И когда тело стало проваливаться куда-то в мягкую белизну, он разжал пальцы, расслабился и успел подумать: «За восемь с половиной лет я могу позволить себе один раз нормально поспать».

…Лавина несла его в узкий проран между обледенелыми скалами. Это было не страшно. Он бежал в бурном снежном потоке навстречу ветру и громко смеялся. Кричал, перекрывая гул грозной стихии: «Старт! Старт, дикая кошка, старт!» — и знал, что непременно поднимется в воздух, и видел, как падают в пропасть обломки утесов, и ступни быстро бегущих ног его были больше этих обломков. Ветер подставил ему свою упругую грудь — он взлетел и, смеясь, распростер напряженные под напором воздушного потока руки над клубящимся снежной пылью ущельем, и белые вершины Гималаев постепенно становились ниже траектории его полета, а над вершинами расцветала исполинская снежная роза…

Андрей ошарашенно сел, ощупал грудь, руки, колени. Посмотрел на розовые цифры часового табло. Он спал всего полчаса, но чувствовал себя прекрасно.

— Тринадцать-девять… — произнес он формулу обращения. Собрался было распорядиться насчет привычной одежды, однако раздумал. Какая будет одежда — это теперь не имело значения. Кто-то подбросил ему в гардеробную пакеты с формой космодесантника отряда «Снежный барс». Пусть так и будет. Андрей Тобольский, бывший первый пилот бывшего суперконтейнероносца «Байкал», со спокойной совестью может носить форму «Снежного барса». Как десантник с восьмилетним стажем. Тем более что суперконтейнероносец «Байкал» перестал, очевидно, существовать. База… «Япет-орбитальный…»

— Вам что-нибудь нужно? — спросил автомат.

— Да, — проговорил Андрей. — Мне нужно найти себе место в моем теперешнем мире…

После прекрасно организованного стараниями работников Т-связи телесвидания с дочерью Андрей покинул спортзал не переодевшись, как был — в бело-красном тренировочном костюме; взгляды встречных прохожих заставили его обратить внимание на свой вид и вернуться. Возвращаясь, он воспользовался другим входом — через ветротоннель, прямо в спортгардеробную, — не хотелось опять заходить в огромное элдипсоидное помещение, искусно расцвеченное светоузорами, но все равно словно бы вылинявшее теперь, потускневшее после неописуемой роскоши земных сочных красок… Он принял душ, натянул на себя все еще непривычную форму космодесантника. Проделал это абсолютно машинально. К нему еще не вернулась способность размышлять. В голове царило необыкновенное спокойствие. Он не мог думать. Ни о чем. Перед глазами стоял знакомый им с Лилией уголок дендрария, а посредине аллеи, в жарком пятне солнечного света, — незнакомая девчушка-подросток, ужасно нескладная, угловатая, с испуганным лицом, голенастая, как олененок. Минуту они молча разглядывали друг друга. Потом он что-то спросил — она не ответила. Стена невесть почему возникшего отчуждения казалась непробиваемой. Выручил мяч. Он взял в руку тренировочный мяч, несколько раз стукнул им об пол и постарался придать голосу беззаботные интонации: «Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь?..» Стена рухнула: Лилия подбежала вплотную к натянутым поперек аллеи рядам красных ленточек (граница действия стереоэффекта); он жадно вглядывался в незнакомое лицо дочери и не мог произнести ни слова. Что-то случилось у него с губами, он долго не мог заставить себя говорить. Так ничего толком они друг другу и не сказали. Права была Светлана: пятьдесят драгоценных минут самой дорогостоящей в мире связи состояли в основном из расточительно длинных пауз. Лицо двенадцатилетней Лилии ему не понравилось. Маленькая Лилия была нежна, красива, как цветок. Для этой такое сравнение не напрашивалось. Двенадцатилетняя Лилия чем-то напоминала ему двоюродную сестру Ольгу и Валентину одновременно. Взрывоопасная смесь… Но, если серьезно, он почему-то ощущал себя расстроенным до предела, подавленным, разочарованным. Во время телесвидания с Мартом Фроловым он получил от ведущего темпоролога чудовищный (иначе не скажешь) груз тяжеленной, как ледяная гора, информации и безропотно подставил под неожиданно свалившийся на него айсберг свое натруженное плечо и, угнетаемый этой тяжестью, все же почувствовал в себе желание действовать, думать, работать, хотя полученный от Марта информационный груз был сродни печальной ноше легендарного Мессии, влекомой им по пыльной дороге на хорошо известную всему цивилизованному миру ближневосточную возвышенность. А после телесвидания с дочерью было такое чувство, будто и ее и его обвели вокруг пальца, искусно, изобретательно обманули: ему подсунули не его дочь, девочке — не ее отца… Сыновья и дочери человеческие научились лихо преодолевать довольно крупные куски Пространства. А вот с преодолением Времени дело обстоит хуже.

Как и договорились, Копаев ждал его у центрального входа в Форум. Еще когда Светлана сказала ему, что Аверьян предлагает там встретиться, он удивился, но ничего не спросил. Мало ли по каким причинам бывший функционер МУКБОПа считает удобным рандеву под необъятным куполом самого большого зала бывшего корабля.

Они поздоровались сдержанно, без особых эмоций — так, словно расстались только вчера, и Копаев театрально-торжественным жестом предложил ему войти в зал Форума первым. Створки овальной двери широко распахнулись, он досмотрел в глубину зала и ощутил, как сердце забилось сильнее. При первом взгляде можно было подумать, что широкая дверь центрального входа вела в одну из центральных полостей гурм-феномена…

Андрей машинально сел на левую сторону подковообразного дивана, извлеченного откуда-то снизу негромкой командой Аверьяна. Копаев сел справа и, видимо, озадаченный странноватой реакцией автора видеосъемки на подготовленную без его участия экспозицию, смотрел на него выжидающе. Наконец спросил с недоверием в голосе:

— Ты что… впервые это видишь?

— Я — нет, но ты… Откуда это у вас здесь? — Андрей обвел рукой закругляющийся ряд окрашенных зеленым светом «Снегирей»-великанов.

— Позволь, однако… все это — содержимое твоего видеомонитора!.. Разве не так?

— Моего? — переспросил Андрей. — Но… ведь я его потерял.

Копаев с облегчением рассмеялся:

— Его нашли в твиндеке — примерз к грузофиксатору.

— Ах вот как! Тогда другое дело… Я и не подозревал, что бытовой видеомонитор способен дать такое высокое качество изображения в широкоугольном режиме работы.

— Это не он способен, — возразил Копаев, — это я способен. Правда, не без помощи соответствующих видеокорректорных устройств. Пришлось повозиться… Зато результат! И тебе будет легче.

— В каком э-э… смысле?

— Но ведь объяснять это все ты нам собираешься? Или как?..

— А что я должен объяснять? Все это мои глаза видели там примерно так же, как теперь видят твои.

— Мои глаза видят толпу твоих эфемеров, — заметил Копаев, — и мне интересно было бы знать, как тебе удалось такую массу их наплодить! Я бы и за восемь лет не справился. Да и никто бы не справился.

— Ты уверен, что это мои эфемеры?

— Великое Внеземелье! Ну не мои же?! Индекс и номер твоего скафандра налицо.

— А как быть с названием корабля? Почему «Лунная радуга»?

— Думал, наверное, о «Лунной радуге»? Вот тебе и результат. Еще о чем ты там думал?

Андрей не ответил. Перевел взгляд на двадцатипятиметрового исполина, возвышающегося светло-зеленой башней над строем эфемеров-богатырей.

— Скажи, Аверьян… ты лучше меня разбираешься в генеалогии эфемеров…

— Хочешь спросить, чей облик таился под стеклом гермошлема эфемерного «Снегиря»?

— Да.

— Расскажи, при каких обстоятельствах поднялась на врага эта радужная рать.

Андрей рассказал.

— Ясно… — протянул Копаев. — А впрочем, что тут может быть ясного? Ясно только одно: твой единственный нормальный эфемер попал в какую-то воспроизводящую среду, которая сыграла роль множительного агрегата. Остальная армия — эфемеры второго, так сказать, порядка. Или лучше будет выразиться — трансцендентные эфемеры…