Я пошла наугад, не зная дороги и не ведая, что меня ждет, точь-в-точь как Эней по берегу Африки, и вскоре увидела среди миртов богиню, к которой взывала; явившись в божественном облике; она наполнила меня изумлением, какого мне не довелось испытать. Наготу ее лишь чуть прикрывала тончайшая пурпурная ткань, двойной складкой спадавшая с левого плеча; лик ее сиял ярче солнца; прекрасные золотые волосы струились по белоснежным плечам, а глаза излучали невиданный свет. Стану ли я описывать красоту ее уст, ослепительной шеи, мраморно-белой груди и всего остального, когда это выше моих сил, да и найди я в себе силы описать ее, кто мне поверит! И хотя от древних мы слышали, что Пракситель[162] правдиво изваял ее в мраморе, изваяние это, как ни прекрасно, не может сравниться с богиней, какой ее увидела я. Среди смертных хвалу ей можно воздать лишь таким сравнением: любая прекраснейшая из нас рядом с ней покажется безобразной. Созерцая ее, я не дивилась влюбленности Марса и порицала безумную отвагу Адониса, сына Кинира, в единоборстве с вепрем, и постигла вожделенье богов, когда они узрели ее в хитроумных сетях Вулкана, и еще многое пронеслось у меня в голове.

Но вот богиня приблизилась, и я, преклонив колена средь зеленых кустов, робким голосом повторила ей свою просьбу; Выслушав меня и подойдя вплотную, она велела мне встать с колен и рекла:

«Следуй за мной, и твои упованья исполнятся». Я последовала за ней, и вскоре среди зеленой листвы моему зренью предстал ее единственный сын; восхищенная его красотой, я увидела, что он всем обликом подобен матери, с той разницей, что он бог, а она богиня. Не раз мне пришла на память Психея, счастливая и несчастная разом[163]: счастливая таким супругом и несчастная от утраты его, но стократ счастливейшая оттого, что вновь обрела его волей Юпитера. Наладив крепкий лук, он положил его подле колчана, а сам, разведя огонь, куда жарче земного, с ловкостью, неведомой смертным, из чистейшего золота стал выковывать стрелы, калить их в прозрачном ручье и, укрепив таким образом, вкладывать в лежащий рядом пустой колчан. Мои глаза никак не могли насытиться его созерцаньем, тем более что все в нем было открыто для взора, кроме того, что прикрывали драгоценные крылья. О, какое было бы счастье изведать его объятья, думала я, вспоминая о безобразном старце, доставшемся мне в мужья. Но богиня велела мне взглянуть на ручей, закалявший стрелы. Послушно обернувшись, я увидела, как прекрасны и прозрачны его серебристые струи; рожденный в недрах земли, не сякнущий от жаркого солнца, он был виден до самого ясного, не замутненного илом дна. Ни овечка, ни птица, ни пробегающий зверь не возмутили его чистоты; с обеих сторон осененный зелеными и пунцовыми миртами, он, казалось мне, превзошел красотой даже тот, в котором отражался Нарцисс. При виде ручья мне, ничуть не томимой жаждой, захотелось испить его вод и погрузить в их прохладу свое жаркое тело. Но пока я, склонившись над гладью, вглядывалась в свое отражение, юный бог взмахнул ярко блещущими золотыми крылами, с полным колчаном стрел отлетел прочь и в мгновение – еще более краткое, чем то, что успевает протечь, пока солнце, скрывшись за горизонт, явится антиподам, – он достиг наших жилищ. Не в силах проникнуть далее взглядом, я обратила его к богине: она, меж тем истомленная зноем, совлекла сквозные покровы, ступила в светлый ручей и до горла погрузилась в его прохладные струи; мне она приказала раздеться и последовать за ней. Так я и сделала; ручей обступил меня со всех сторон, но тела наши виднелись в воде так же ясно, как сучок в стекле. Божественными руками Цитерея обвила мою нежную шею, и я изведала поцелуи бессмертных; тотчас я восхвалила себя за то, что вняла благому совету и почти утешилась за все слезы, пролитые с докучным мужем, а вслед за тем, освежившись в водах ручья, я сказала:

«О богиня, если возможно, открой мне, куда улетел твой любезный сын с полным колчаном стрел».

Божественным голосом она отвечала:

«Мы, услышав мольбы, сжалились над твоей бедой и послали за юношей, чья любовь послужит тебе утешением в жизни; ты увидишь, как он тотчас явится, готовый тебе угождать».

Обрадовавшись, я, как могла, со всем усердием возблагодарила богиню. Мы еще были в ручье, когда мой слух вновь поразили удары священного молота, кующего любовные стрелы; поняв, что Амур возвратился, я догадалась, что за ним явился и тот, кому суждено пленить мои взоры. Горя нетерпением увидеть, каков мой суженый, я вскинула голову и огляделась; среди зеленой листвы я узрела бледного и робкого с виду юношу, который медленно приближался к священным водам ручья. Он мне сразу понравился, и его облик запечатлелся в моей душе; однако, устыдившись того, что он видит меня нагой, я залилась румянцем. А он, едва увидев меня, изменился в лице и от удивления замер. По знаку богини мы взяли на берегу одежды и, отойдя от ручья, избрали поблизости небольшую ложбинку, осененную миртами, заросшую прекрасной травой и пестреющими цветами, и там, на свежей лужайке, мы прилегли отдохнуть; потом богиня окликнула юношу, а когда он приблизился, так рекла: «Агапея, любезная моему сердцу, тот робкий юноша, по имени Апирос, которого ты видишь среди травы, будет отныне твоим возлюбленным, как ты просила: смотри ревностно охраняй чистоту огня, который ты отсюда уносишь». Я хотела ответить, но тут мою нежную грудь уязвила стрела, посланная могучей рукой Амура, а богиня продолжила:

«Мы даруем тебе рыцаря, нового на службе любви; он всем обладал сполна, но не знал нашего пламени, теперь оно зажжено в нем, ты же питай в нем любовный пламень так, чтобы холодность, уподобившая его Аглавре, навсегда оставила его сердце и чтобы пылкостью он сравнялся с Юпитером». Так она рекла; все еще трепеща от страха, я было открыла рот, чтобы ей отвечать, как вдруг увидела себя молящейся в том же храме перед ее алтарем; немало дивясь, я огляделась, ища Апироса, и в этот миг ощутила в груди золотую стрелу. А рядом со мной, тоже уязвленный стрелой, стоял бледный юноша и неотрывно меня созерцал; догадавшись, что он пылает тем же огнем, я засмеялась и, довольная, обнадежила его взглядом. А после того как в служенье мне и богине он узнал жар любви, я сочла его исполненным доблести и, отвергнув, насколько могла, холодные объятья старого мужа, предпочла им объятья того, чью бледность сменил румянец любви. Вот почему я предана всей душой Венере, ее одну славлю, ей одной воздаю почести и служу; никому не хочу принадлежать, кроме нее, и другие боги мне неведомы; ее же волей я войду в небесное царство; теперь, зная все то, что я вам поведала, вы не удивитесь усердию, с каким я посещаю ее храмы.

Окончив благую повесть, она радостным голосом запела такие стихи: