Лена держала чашку с чаем двумя руками, глотала кипяток, желая убить напасть, одновременно поясняла:

– Понимаете, Булкин, ик! Ой, извините, ик! У нас в бюро, ик!.. Когда же это кончится? Ик!

– Полный ик! – нервно рассмеялся Гена и заработал осуждающий взгляд Володи.

– Не торопись, – успокаивал Володя жену. – Никто не гонит.

Лена посмотрела на него с благодарностью и так громко икнула, дернув головой, точно из стула в нее иголку вогнали. Ах, как вульгарно! И обидно!

Наконец Лена рассказала о случившемся.

– Идиотка! – возмутился Гена. – Ты чего ревела? Чуть с ума не свела! Я думал, война началась!

– Война не война, – задумчиво сказал Володя, – а ситуация неприятная.

– Вот именно! – Лена снова бросила благодарный взгляд на мужа. И осуждающе посмотрела на его дружка. – Ведь Канарейкин "украл изобретения у моих авторов!

– С тобой он не делился, правильно? – разумно предположил Гена.

– С авторами идей тоже, – заметил Володя.

Они точно забыли о присутствии Лены и спорили друг с другом.

– Посмотри на эту ситуацию с государственной точки зрения, – предлагал Гена, – если бы все замерло на том этапе, когда неудачникам отказали, страна не получила бы столько-то там миллионов прибыли или экономии. Это было бы лучше? Да мы благодарить Канарейкина должны за инженерную хватку и остроту ума.

– И за украденную интеллектуальную собственность? – спросил Володя.

– За реальную пользу, – ответил Гена. – А чего ты хочешь? Сейчас вся жизнь на том построена: кто хапнул, тот и прав. Партизаны доят заблудшую корову. Сами за эту власть голосовали, сами теперь и утереться должны.

– Утирок не хватит, – возразил Володя.

Вчера они обсуждали наличие естественных монополий в экономике России. Генка занимал позицию с точностью до наоборот.

Говорил о необходимости пересмотра результатов приватизации и введения жесткой природной ренты. Генка, чья жена преуспела в частном бизнесе, с ненавистью относился к новым русским предпринимателям – как к классу. Как биологический вид, подлежащий уничтожению, рассматривал этих пройдох, взяточников и казнокрадов. Но Гена был отчаянным спорщиком. А какой диспут без противоположных точек зрения?

Их увело далеко в сторону: вспомнили революции, Февральскую и Октябрьскую, положение в сельском хозяйстве и нефтедоллары, питающие государственный бюджет. Лена прокашлялась и напомнила о себе:

– В патентоведении тоже много недостатков.

– Вот именно! – подхватил Володя. – Наши самолеты – лучшие в мире! Насколько плохо мы делаем автомобили, настолько же хорошо самолеты. Но мы не можем их продать! Потому что они напичканы изобретениями – нашими, российскими, подчеркиваю, но запатентованными в других странах. Сунься мы за рубеж, и авиазавод вместе с «Росвооружением» прогорят на многомиллионных штрафах за нарушение патентов какой-нибудь Бурунди.

– Поделом! – злорадно сказал Гена. – За идиотизм нужно платить или, наоборот, вместо денег шиш получать. Да мы только за автомат Калашникова могли столько выкачать! Как из пяти нефтяных месторождений! И при этом пачкаться не надо с танкерами, цистернами и нефтепроводами.

– Сейчас Ижевский завод, – подала голос Лена, – очень широко патентует автомат Никонова, практически во всех странах, где только есть механическая мастерская, хоть в Бурунди. Крупное изобретение лучше разбивать на десятки или сотни мелких, по числу зависимых и независимых пунктов формулы изобретения, и на каждый получать патент. Так отсекаются возможные конкуренты на этапах промышленного производства. Мальчики! Что же мне делать с Канарейкиным?

– Ничего! – быстро и с готовностью ответил Гена. – Как сидела на синекуре, так и сиди! Не рыпайся, молчи в тряпочку.

– Я так не могу! – возразила Лена. – Меня воспитали… Родина, справедливость… и вообще.

– Ой, какие мы сознательные! – насмешливо пропел Гена. – Пионеры-ленинцы!

– Заткнись! – сказал Володя. – Можешь завтра с утра не ходить на работу? – спросил он жену. – У меня есть один приятель, следователь. Мы бы подъехали к нему и посоветовались.

– Хорошо, – согласилась Лена.

И с горечью подумала, что у Володи появились друзья, которых она не знает. Но уж лучше друзья, чем подруги.

– Давайте, доносите, – подбодрил их Гена, – молодогвардейцы перестройки.

Володя провожал Лену до метро, и она высказывала свое негодование по поводу приспособленческой философии Геннадия.

– Не воспринимай серьезно, – заступился за друга Володя. – Генка на самом деле вовсе не прожженный циник, каким хочет казаться. Просто у него такая манера, если ты говоришь «белый», он тут же ответит «черный», если ты что-нибудь хвалишь, ему обязательно нужно это обругать. Если бы мы решили ничего не предпринимать, он бы первым помчался в прокуратуру.

Лена почти не слушала. Генкин характер знала не хуже мужа. Завела разговор, чтобы не молчать. Как всегда после пролитых слез, Лена чувствовала легкость в теле и в мыслях. Хотелось возвышенного и сентиментального.

«Как странно, – думала она, – Володя провожает меня. Словно мы чужие. Нет, как будто восемнадцать лет назад, до свадьбы. И мне так хочется, чтобы он меня поцеловал и долго не уходил, говорил о любви».

Тогда они по несколько часов стояли в подъезде, и никаких сил не было расстаться.

Выходила мама и кричала в пролет:

– Сколько можно? Я видела в окно, когда вы пришли!

– Иду! – заверяла Лена и еще тесней прижималась к Володе.

Потом выходил папа, перевешивался через перила:

– Где вы там? Дочь! У тебя совесть есть? Парню через весь город до общежития топать. Метро вот-вот закроется!

– Уже иду! – Лена поднималась на одну ступеньку, но через секунду снова оказывалась в объятиях Володи.

В конце концов родители ставили ему раскладушку на кухне. Когда в квартире все затихало, Лена тайком пробиралась к Володе.

Расстаться на полдня было тяжким испытанием, на сутки – каторгой. После свадьбы родители Володи (семья военных, по тем временам состоятельных) выделили сорок рублей в месяц, чтобы молодые снимали комнату. Лена и Володя бросили ходить в институт. Не до учебы! Чуть не вылетели, сессию сдали на трояки, стипендий лишились. Пришлось возвращаться к родителям Лены. По утрам их с боем выгоняли на учебу. Они заходили за угол, ждали, пока мама с папой выйдут из подъезда, и бегом домой.

Кажется, только вчера все было!

Володя не понял, чем вызван горестный вздох Лены. О Генкиной судьбе сокрушается? Добрая душа! Всех она жалеет! Поцеловать ее на прощание или глупо?

– Встретимся на станции «Тургеневская», в центре зала, – предложил Володя. – Зала, а не платформы! – уточнил он.

Лена вечно путала первый и последний вагон, а платформу с залом. Встречаться с ней в метро сложнее, чем в джунглях. Через полчаса ожидания они начинали давать круги по станции, сталкивались на двадцатом и долго спорили, кто перепутал место встречи.

– Хорошо, – согласилась Лена. – Помнишь, ты меня спрашивал, может ли одно изобретение прийти в голову сразу нескольким людям? Я все думаю: почему тебя это заинтересовало?

«Потому что после стольких лет врастания друг в друга люди, наверное, не только чувствуют, но и предчувствуют одинаково, – подумал Володя. – Сколько раз мы ловили себя на том, что раскрываем рот и говорим одно и то же. Я о голубцах подумаю – прихожу домой, а ты их приготовила. И мне Канарейкин с дросселями неспроста попался – судьба! Поцеловать или нет?»

– Просто мысль в голову пришла, – ушел он от ответа.

Перед турникетом они замешкались, не зная, как проститься. В итоге нелепо официально пожали руки.