– Нет таких! – сказали староста с лавочником, хотя они, кроме Ристы, ни с одним полицейским в жизни не были знакомы.

Довольный собой и тем, что убедил людей в своей образованности, Риста снова взял кисет старосты и начал крутить себе новую цигарку, хотя прежнюю еще не докурил. Помолчав немного, он вспомнил, что начал рассказывать историю из своего воровского прошлого, и продолжил:

– Случилось это, как я уже вам говорил, в Белграде. Гуляю я как-то по Калемегдану, а был я прилично одет да и сам собою был ничего, не то что сейчас… Гуляю, значит, я, а на улице уже темно, народ разошелся по домам, только на одной скамейке сидят двое, мужчина и женщина. Он красивый такой, а она еще красивее. Просто красавица, и сразу видно, барыня, платье на ней красивое. Я сел на другую скамейку, совсем рядом с ними, но повернулся к ним спиной, чтобы они не догадались, что я подслушиваю. Из их разговора я понял, что они муж и жена и что завтра дневным поездом он уезжает в Ниш по какому-то делу.

«Понимаешь, – говорит он ей, – деньги я оставил в ящике своего стола. Я тебе дам ключ, а сам к вечеру уже буду в Нише. Но я не знаю, когда дело сладится, – в тот же вечер или на следующий день. Как только я закончу, я тебе дам телеграмму: „Высылай деньги“. Ты возьмешь деньги и пошлешь мне их телеграфом».

«Хорошо, – говорит она, – а почему бы тебе не взять деньги с собой?»

«Так надо, – отвечает муж, – это мой план. Я хочу притвориться, что у меня нет денег, а если это не поможет, скажу, что попросил взаймы у твоего отца, который прислал мне, сколько мог, а остальное я вышлю, когда возвращусь в Белград».

Так они поговорили еще, а я навострил уши, потому как речь шла о денежках в ящике, которые не худо было бы положить к себе в карман.

Они встали, и я поодаль пошел за ними, чтобы узнать, где они живут. Так и проводил их до дому. На другой день я отправился на вокзал, чтобы убедиться своими глазами, что господин уехал. А потом навел справки и узнал все, что мне было нужно.

Первым делом я установил, что в доме, где они живут, всего две комнаты, одна выходит на улицу, другая – во двор. Комнаты смежные, но в каждой есть дверь и в коридор. Узнал я еще, что спят хозяева в той комнате, которая выходит на улику, и что детей у них нет. Прислуживает в доме одна девушка, которая к вечеру уходит спать к своей матери. Словом, все как полагается, лучше не бывает.

И еще мне стало известно, что господина, который уехал, зовут Младеном Петровичем, а его жену – Ленкой.

Узнав все это, я сел и составил план, как мне денежки к рукам прибрать. Взламывать дверь или окно, врываться в дом и силой отнимать деньги я не хотел, так как это разбой, а я не был разбойником и не собирался им быть. Я хотел заполучить деньги красиво.

Я раздобыл старую телеграмму, взял резинку и стер то, что было написано на ней, а потом сел и написал: «Ленке Петрович, Белград. Как только получишь эту телеграмму, хотя бы ночью, высылай деньги. Младен».

Я думал так: примерно в полночь я постучу в окно комнаты, где спит Ленка; она откроет окно, и я отдам ей телеграмму. Спросонья она не заметит, что на бланке стерта старая телеграмма и написана новая. Потом я ее спрошу, будет ли ответ. Я, мол, разношу телеграммы и буду рад оказать ей услугу. Она либо поверит мне и пригласит в дом, а оказавшись там без всякого насилия, я бы уже сообразил, что делать, – без денег не ушел бы; либо попросит меня подождать, потому что сама захочет пойти на телеграф. Одной ей идти ночью будет страшно, и я бы ее проводил, а уж как бы взял деньги – это мое дело.

Для большей уверенности я пошел вечером на телеграф и представился там слугой Младена Петровича, сказал, что он в Нише и что госпожа послала меня спросить, нет ли для нее телеграммы. Мне хотелось знать, не пришла ли уже телеграмма. На всякий случай я предупредил разносчика: «Если телеграмма придет ночью, не будите хозяйку, я сам приду за телеграммой рано утром».

Вот так все устроив, я стал ждать ночи…

Тут полицейский Риста прервал свой рассказ, а староста с Йовой не шевельнулись даже; затаив дыхание они ждали продолжения, потому что главное было впереди.

Риста заказал кофе, стряхнул пепел с цигарки, зевнул и продолжил:

– Ночь наступила, как по заказу: на небе ни звездочки, темнота, хоть глаз выколи, ветер дул с такой силой, будто ему за это деньги платили. Я пошел в кофейню «Пахарь», выпил несколько чашек кофе, чтобы прогнать сон, а вина не пил, я на дело люблю трезвый ходить.

Допил я третью чашку кофе и посмотрел на часы. Было без четверти двенадцать. Пора, думаю, трогаться. А чтобы замести следы, на всякий случай спросил кельнера: «Скажи, как отсюда скорее всего дойти до госпиталя?» Он объяснил мне дорогу, я заплатил за кофе и пошел вниз, к кофейне «Два белых голубя», а оттуда – к дому Младена.

Смотрю направо, налево – никого нет. Перекрестился я сперва, чтобы господь мне помог, и стук, стук, стук в окно.

Подождал немного, чуть дыша. Окно тихонько отворилось, и в нем показалась сама госпожа Ленка, протянула красивую голую руку и дала мне ключ.

Я растерялся, не пойму, к чему бы это, а она шепчет:

– Это ключ от коридора, но смотри, иди на цыпочках, в другой комнате сегодня спит свекровь.

Я взял ключ и только раскрыл рот, чтобы ответить, как она уже закрыла окно. Тогда лишь я сообразил, что случилось чудо. Господи, думаю, чего же лучшего желать: сама дала ключ! Если открою и войду, опять же это получается не разбой.

Вошел я себе спокойно во двор, не спеша отпер дверь в коридор, запер ее изнутри, а потом, уже зная, где спальня, направился на цыпочках прямо туда. Едва я вошел в спальню, как госпожа Ленка с кровати шепчет:

«Не зажигай свечу, свекровь заметит. Раздевайся в темноте и ложись!»

Я было задумался, как быть, а потом решил послушаться – разделся в темноте и лег…

Она обняла меня крепко, поцеловала и стала шептать:

«Подумай только, муж привел сегодня свою мать, чтобы она спала со мной, хотя прежде никогда этого не делал. Наверно, думает, она меня стеречь будет. Уж если он сам меня не устерег, эта старушенция и подавно не устережет!»

Я молчу, боюсь рот раскрыть.

«Я тебе потому и написала, чтоб ты попозже пришел. Когда бабка покрепче уснет».

И опять стала целовать и ласкать меня, а я… как вам сказать… я тоже не оставил ее без ласки.

Только когда кончились ласки да поцелуи, она вдруг вспомнила и говорит:

«Что такое, где же твои усы?»

А я тогда был молодой, усов еще не отрастил.

«Не было у меня никаких усов», – отвечаю.

«Как не было, что с тобой, Йован?»

«Меня зовут не Йован».

«Йован!»

«Ей-богу, сударыня, я правду говорю. Меня зовут Риста».

«Йован!» – пискнула она и отодвинулась подальше.

«Нет, не Йован, а Риста!»

Тут она как ошпаренная хватает коробок со спичками, зажигает одну, подносит к моему лицу и, увидев совершенно незнакомого человека, задувает спичку и хочет завизжать, но не может то ли от страха, то ли боясь разбудить свекровь, потом зарывается головой в подушку и начинает плакать.

«Послушай, сударыня, не плачь, сядь лучше, и поговорим», – спокойно убеждаю ее я.

Но она даже головы не поворачивает, плачет.

«Ну, ладно, говорю, хочешь плакать, плачь, а я повернусь и буду себе спать. Утром ты меня попросишь чтобы я ушел, а я не уйду. Мне и здесь хорошо, лучше быть не может».

Бедная женщина сама видит, что так и будет, перестает плакать, поворачивается ко мне и извиняется:

«Простите, пожалуйста, это ошибка».

«Ничего, ничего, говорю, вы меня тоже простите!»

«Пожалуйста. Но я опозорилась, вы посторонний человек…»

«Разве вы ждали мужа, а не постороннего человека?»

«Вы правы, – говорит она едва слышно, – но это мой друг детства. Ах, какой ужас, какой ужас… Скажите, пожалуйста, а с кем я имела честь… кто вы?»

«Видите ли, сударыня, для вас важнее не кто я, а чем я занимаюсь?»

«Чем?»

«Признаюсь вам откровенно, я вор».