Я велела Тимбе отойти, и она послушалась. Собака в ней опять взяла верх. До нее дошло, что я очень зла. Взгляд, только что горевший охотничьим азартом, стал виноватым и обеспокоенным, она очень внимательно на меня смотрела.
Я наклонилась над белкой. Невозможно было оставить ее вот так просто лежать. Я бережно подняла зверька, уложила под деревом, обернув хвостик вокруг маленького тельца, и прикрыла листьями. Мой гнев постепенно утихал. Винить Тимбу за случившееся было все равно, что сердиться на кошку, поймавшую птичку. Она совершила то, что совершила, по велению инстинкта. Только я была повинна в смерти белки. Никогда больше ни одно живое существо не пострадало от зубов Тимбы, потому что я никогда больше не забывала, что в ней течет волчья кровь.
Тимба любила воду, которая успокаивала и расслабляла ее, и, как все волки, была великолепной пловчихой. Она скользила по воде, оставляя после себя лишь легкую рябь, и развивала такую скорость, что приводила в изумление владельцев ретриверов, которые, не без основания, считают своих питомцев чемпионами среди пловцов.
Не было нужды предупреждать уток об опасности: хлопать в ладоши или иначе создавать шум. Они сами отлично понимали, какая опасность исходит от Тимбы. Так же, как в свое время их предки безошибочно определяли, чего ждать от Моппет. Сейчас к озеру приближался волк, а значит, оставаться в воде слишком опасно. Они даже не пытались уплывать. При одном взгляде на погружающуюся в воду Тимбу все утки немедленно поднимались на крыло и не возвращались, пока волк не отправлялся восвояси.
Тимба так любила воду, что мы с Дэвидом решили свозить ее к океану в межсезонье, когда на побережье практически не бывает людей. Она никогда раньше не видела бьющихся о берег волн, это зрелище привело ее в восторг. И не только, ей понравилось играть с океаном: она бежала навстречу набегающей волне, а потом разворачивалась и неслась обратно, норовя опередить нагонявшую ее волну. Тимба не отказывалась и поплавать. У нее хватало сил и сноровки, чтобы плыть в океане, преодолевая сильное сопротивление волн, которые захлестывали ее с головой; она плыла до тех пор, пока мы не начинали звать ее на берег. Она выходила и долго отряхивала со своей длинной шерсти соленую воду. Потом делала еще один заплыв, а мы, стоя на берегу, с восхищением наблюдали, как красивый и сильный волк покоряет Атлантический океан. Это было счастье!
Моппет пробудила во мне любовь к животным. С Деллой это чувство выросло и окрепло. С Тимбой – достигло апогея.
Когда мы с Деллой ходили на работу и обратно или прогуливались в Проспект-Парке, она, как и положено сторожевой собаке, смотрела прямо перед собой, не пропуская ни единого встречного, лишь изредка оглядывая окрестности. Куда она почти никогда не смотрела, так это на небо – ведь там не было и не могло быть людей. Я тоже никогда не смотрела на небо. Его загораживали дома. Даже когда дома не мешали, я все равно не догадывалась посмотреть вверх. А Тимба иногда смотрела. Если она вдруг ощущала, как ветер легкой волной пробегает над ней и шевелит ее шерсть, то останавливалась и смотрела вверх. Проследив за ее взглядом, я замечала, что привлекло ее внимание: к примеру, собиралась гроза, и ветер гнал облака по серому небу. По глазам Тимбы было ясно, что даже в городе собака сохранила связь с природой и ее огромной, великолепной и неотъемлемой частью – небом, со всеми его оттенками и настроениями, с его постоянством и переменчивостью.
Если мы брали Тимбу на ночные прогулки (когда приезжали на нашу ферму Календарь), она останавливалась и рассматривала звезды и луну. Она не выла на луну, а просто долго на нее смотрела.
С тех пор и я полюбила смотреть из окна лондонского отеля на залитый лунным светом Биг Бен или всматриваться в самое синее на свете итальянское небо. Но совершенно необязательно уезжать куда-то далеко, чтобы почувствовать и увидеть красоту небес. Просто поднимите голову вверх. Я сделала это впервые, когда мне было двадцать шесть лет благодаря Тимбе, и с той поры каждый день смотрю в небо.
А потом мы с Дэвидом и Тимбой совершили восхождение на гору Вашингтон. В последний раз я туда приезжала, когда мне было двадцать лет. Я хотела пройти по тому же маршруту, но не смогла вспомнить ни как он назывался, ни где начинался. Пришлось спрашивать у лесников. Я рассказала о том, что тропа, по которой мы тогда шли, тянулась вдоль низвергавшегося вниз потока, несколько раз пересекала его, выходила к маленькой деревушке у верхней границы леса, а затем вела к вершине. Однако лесники никак не могли понять, о каком маршруте идет речь, пока я не припомнила кое-что еще: железнодорожные пути и кемпинг с деревянными домиками, который находился совсем недалеко от начала тропы. Эти две детали внесли окончательную ясность. «Следите за знаками, – сказали они нам, указывая направо, – до железной дороги десять минут езды, там начало вашего маршрута».
Мы опять сели в машину и через десять минут были на месте. Железнодорожные пути проходили слева, а справа в лесу виднелись маленькие деревянные домики. Прямо перед нами была та же самая великолепная дорога, ведущая на гору Вашингтон. Но на этот раз с нами была не веселая маленькая Моппет, готовая каждую минуту вместе со мной восторгаться горными красотами. Мы взяли с собой Тимбу. Волчица – пусть ненадолго – оказалась в окружении дикой природы. Она попала домой – туда, где можно услышать медвежий рык и где высоко в небе парят хищные птицы, где нет путеводных огней, зато сама природа указывает, какую тропу выбрать, где погода столь капризна, что даже этот солнечный августовский день может завершиться градом или снегом.
Пришло время Тимбы! Тропа, пролегавшая через кедровый лес, уводила нас все выше, и собака веселилась от души: она перепрыгивала через поросшие мхом валуны и легко пробегала по узким каменным бордюрам; останавливалась и принюхивалась к следам животных, отпечатавшимся на мягкой земле. Мы не могли угадать, что за животные здесь пробегали, а Тимба это знала, ведь она была одной из них. Если она, молчаливая и взволнованная, не изучала следы, то неслась вниз, чтобы окунуться в ручей, который бежал параллельно с нашей тропой. И тогда мы останавливались, чтобы подождать ее, а она смотрела на нас снизу восторженными желтыми глазами, и брызги воды сверкали на ее шкуре. Всего лишь на одну минуту она погружалась в холодную, кристально чистую воду, а затем выскакивала, взбегала вверх по склону и занимала свое место вожака в двадцати шагах впереди нашей маленькой группы. Но она всегда останавливалась и смотрела – все ли на месте. Если тропинка круто поворачивала и мы пропадали из поля ее зрения более чем на тридцать секунд, Тимба возвращалась, чтобы восстановить связь с нами, а потом опять бежала вперед.
Мы остановились возле водопада, чтобы взглянуть оттуда на расстилавшуюся внизу долину с крошечной, словно игрушечной, железнодорожной станцией. Я достала из рюкзаков бутерброды, а Тимбе выдала два пакетика сухого корма, предусмотрительно захваченного с собой. Она мгновенно все съела и потребовала третий, а после этого продолжала смотреть голодными глазами на наши бутерброды. Пришлось отдать ей один из двух имевшихся.
Подкрепившись, мы вернулись на тропу, и Тимба побежала вперед. И тут она повстречалась с молодой парой, спускавшейся нам навстречу. Молодые люди замерли, Тимба – тоже. Когда через секунду подошли мы с Дэвидом, молодой человек, в руку которого вцепилась его подружка, заметив, как Тимба помахала хвостом, спросил: «Это волк?» Мы сказали правду, а они погладили Тимбу, восхищаясь ею. Полчаса спустя мы повстречали семью с детьми, и пришлось снова отвечать на множество вопросов. Потом нам попалась респектабельная пожилая пара, а затем – группа школьников. И каждый раз, после первоначального испуга, все приходили в восторг, а Тимба виляла хвостом и сладко щурилась в ответ на щедро расточаемые в ее адрес комплименты. Еще более эффектным было наше появление в маленьком кафе, расположившемся на горном склоне. Там находилось человек двадцать туристов, и когда вошел волк, многие просто оцепенели, забыв донести ложку до рта.