— В Аусшвице, если не ошибаюсь?

— Да, я многому научился у коменданта Гесса.

— Тебе нравится учиться? — Ворманн схватил со стола фуражку майора и швырнул ему прямо в руки. — Тогда я покажу тебе кое-что. Пошли со мной!

Действуя быстро и решительно и не давая Кэмпферу времени на расспросы, он повел его вниз по лестнице, потом через двор и уже по другой лестнице, — в подвал. На секунду Ворманн остановился у разрушенной стены, зажег лампу и первым двинулся в страшное нижнее подземелье.

— А тут прохладно, — заметил Кэмпфер, зябко потирая руки. Изо рта у него шел пар.

— Мы храним здесь тела. Все шесть.

— Как, ты еще не отправил их на родину?

— Я счел неразумным отправлять их поодиночке. Могут поползти разные слухи, а это будет нехорошо для престижа немецкой армии. Я хотел забрать их с собой, когда буду уходить с заставы. Но, как ты знаешь, моя просьба о передислокации была отклонена.

Он остановился перед накрытыми трупами и к своему неудовольствию отметил, что простыни кем-то потревожены. Конечно, все это мелочи, но он понимал, что последнее, что можно сделать для погибших солдат, — это отнестись к ним с подобающим уважением. Уж если им приходится ждать, пока их отправят домой, так пусть они ждут в покое, в чистой форме и под аккуратными саванами.

Капитан подошел к первому солдату, которого убили совсем недавно, и приподнял простыню над его головой и плечами.

— Это рядовой Ремер. Посмотри на его горло.

Кэмпфер повиновался, но выражение его лица нисколько не изменилось.

Ворманн опустил простыню и приподнял следующую, держа лампу так, чтобы майору хорошо было видно развороченное горло трупа. Потом он проделал то же самое и с остальными убитыми, оставив самую страшную жертву напоследок.

— А теперь — рядовой Лютц.

И наконец Кэмпфер тихонько ахнул. Но и Ворманн тоже чуть не выронил свой фонарь. Голова Лютца была перевернута. Макушку кто-то приставил к плечам, а разорванная шея уходила в темноту.

Ворманн осторожно вернул голову в нормальное положение и поклялся найти того, кто так по-свински поступил с погибшим товарищем. Он тщательно укрыл тело простыней и повернулся к Кэмпферу.

— Теперь понятно, почему заложники не помогут?

Майор ответил не сразу. Вместо этого он сплюнул на пол и молча направился к лестнице. Ворманн чувствовал, что Кэмпфер глубоко потрясен, но старается не показывать виду.

— Этих людей не просто убили, — наконец задумчиво протянул эсэсовец. — А убили с особой жестокостью.

— Вот именно! И это говорит о полном безумии того существа, с которым мы здесь столкнулись. Поэтому жизнь десятерых крестьян не будет иметь для него абсолютно никакого значения.

— А почему ты говоришь «того существа»?

Ворманн выдержал насмешливый взгляд майора.

— Потому что мне еще не известно, кто это. Единственное, что я знаю наверняка, — это то, что с наступлением темноты убийца беспрепятственно приходит и уходит, когда пожелает. И никакие меры не позволяют нам поддержать безопасность.

— Меры не позволяют? — переспросил Кэмпфер, снова став смелым и решительным, как только они выбрались из подвала и вошли в теплые и светлые комнаты Ворманна. — Потому что ответ лежит не в каких-то там мерах. СТРАХ — вот где главная мера. Заставь убийцу бояться убивать. Пусть он испугается той цены, которую заплатят его товарищи за то, что он убивает. Страх — вот что является основой безопасности. Так было во все времена.

— А что если этот убийца похож на тебя? Вдруг ему тоже наплевать на жизни этих бедняг?

Кэмпфер не ответил. Тогда Ворманн решил развить свою мысль:

— Твоя теория страха не сработает именно там, где орудует убийца, похожий на тебя самого. Поимей это в виду, когда будешь возвращаться в свой Аусшвиц.

— Кстати, я туда больше не поеду, — с нескрываемой радостью сообщил майор. — Как только я все здесь закончу — а на это мне потребуется день или два — я немедленно отправляюсь на юг, в Плоешти.

— Не вижу в этом большого смысла, — иронично заметил Ворманн. — Все синагоги там и без тебя уже сожгли, остались одни нефтяные заводы...

— Давай-давай, Клаус, продолжай в том же духе, — процедил сквозь зубы эсэсовец, едва заметно покачивая головой. — Говори, пока можешь. Когда я буду в Плоешти. ты уже не позволишь себе такого тона.

Ворманн опустился за свой шаткий письменный стол. Его просто воротило от Кэмпфера, и теперь он смотрел на фотографию своего младшего сына Фрица, которому недавно исполнилось пятнадцать лет.

— И все же я действительно не понимаю, что интересного ты можешь найти для себя в Плоешти.

— Ну уж, конечно, не бензиновые заводы; о них пусть заботятся армейские тыловики. А я буду заниматься железной дорогой.

Ворманн продолжал смотреть на фотографию сына и как эхо повторил последние слова Кэмпфера:

— Железной дорогой...

— Да, ведь Плоешти — крупнейший железнодорожный узел Румынии. А значит, и самое удачное место для нового центра переселения.

Ворманн невольно вздрогнул и поднял голову.

— Ты хочешь сказать, что там все будет, как в Аусшвице?

— Именно! Кстати, Аусшвиц — тоже узловая станция. Потому там и построили лагерь. Для эффективного перемещения рас нужно быть в центре сети дорог. Так что с транспортом нам, можно сказать, крупно повезло, ведь из Плоешти бензин отправляют во все концы государства. — Он развел руки в стороны, потом снова соединил их. — А из каждого уголка Румынии туда будут приходить вагоны с евреями, цыганами и прочим мусором, который еще остался в этой стране.

— Но ведь это же не оккупированная территория! Как же можно...

— Фюрер не хочет, чтобы нежелательные элементы в Румынии остались без должного внимания. Правда, Антонеску и Железная Гвардия уже снимают евреев с ответственных постов, но у фюрера есть более радикальный план. В СС он известен под названием «Румынское решение». И чтобы его осуществить, рейхсфюрер договорился с генералом Антонеску, что наша «Мертвая голова» покажет им образец того, как следует действовать. И меня выбрали для этой миссии. Я буду комендантом лагеря в Плоешти.

Ворманн с ужасом обнаружил, что не в состоянии отвечать, а Кэмпфер тем временем углубился в свой любимый предмет: