Отец и мать сидели у окна и тихо разговаривали между собой. Беседа, видимо, была начата довольно давно, так как Игорь услышал лишь ее окончание.

— А меня, Галюша, это очень обрадовало! — сказал отец. — Я понимаю, конечно, что это не дело, но меня очень обрадовало в нем сознание долга. Повод, ты права, пустяковый. Но то, что он так твердо исполнял свое обещание, это заслуживает уважения.

— Ну, стань перед ним на коленочки! — раздраженно сказала мама. — А свалится он после этого, что мы тут делать будем с ним, в чужом городе, да еще в доме отдыха? Ты над этим подумал?..

— Но, Галя, если в мальчике пробуждается чувство обязанности…

— Перед кем?

— Перед товарищами.

— А перед родителями оно должно быть?

— Да, конечно. Но, знаешь, чувство коллектива, чувство локтя…

Мама вздохнула и отвернулась:

— Ох, беда мне с этими педагогическими теориями! Ты тоже не лучше его. Затеял вчера эту дурацкую поездку в Ригу, надышался там сыростью и пылью, я уж слышу, как ты дышишь, — опять начнутся приступы. Кто будет за это расплачиваться? Я, опять я! Как мне это надоело!

— Но ты же была довольна этой поездкой, Галя! Была?

— Ну, была. А сегодня у меня весь день испорчен.

— Галя!

— Не хочу я разговаривать больше!

Папа положил руку на ее колени:

— Не надо сердиться. Я понимаю, что ты раздражена, устала, что мы доставляем тебе неприятности, но… не надо тратить жизнь на ссоры, Галенька! Право же, она слишком коротка, чтобы расходовать ее так неразумно.

— Слышала уже это, — с досадой сказала мать.

— Я поговорю с ним серьезно, — успокаивая ее, сказал папа Дима.

Игорь пошевелился. Родители обернулись к нему.

— Вот полюбуйся собой! — сказала мама Игорю. — Под глазами синие круги, морда зеленая, глаза красные… — Она сердито подошла к Игорю и приложила руку к его лбу: — Голова у тебя не болит? Оставайся в постели, надо полежать тебе, выспаться…

— Я выспался, мама! — сказал Игорь.

— Пусть пройдется, погуляет, — сказал папа Дима. — Доберет после обеда.

Мама только сверкнула на папу Диму глазами.

Игорь пошел к гроту. Сейчас, после всех тех кошмаров, которые мучили его всю ночь и от которых не осталось ни одного ясного воспоминания, он подумал, что ночной разговор померещился, может быть, ему только во сне, и уже облегченно вздохнул. Но тут глаза его остановились на изжеванной, переломанной папироске, которую бросил тот, с усиками. Значит, ему не приснились люди, что вели вчера разговор вот тут; Игорь с отвращением поглядел на эту папиросу и, сам не зная почему, только для того, чтобы она не валялась тут, ногой отбросил к каменной стене. Этого ему показалось мало, и он ногой же намел на нее песок. Теперь папироса исчезла с его глаз.

Папа Дима вышел следом за Игорем. Он подошел к Игорю, чтобы начать обещанный маме Гале разговор, и спросил для начала:

— Ну, как твои питомцы?

— Пойдем посмотрим! — сказал Игорь.

И они пошли по траншее.

Перед гнездом стояли уже Аля и Ляля, Андрюшка Разрушительный, Толстая Наташка, Мишенька — Полковой Оркестр и еще целая куча ребят, в которой не было только маленькой Наташки. У всех были полны руки мух и гусениц. Того, что нанесли сегодня ребята, хватило бы на целый полк ласточек.

— О! Здорово, ребята! — обрадованно сказал Игорь. — Здравствуй, Ляля-Аля!

Девочки отозвались ему как-то неохотно, даже несколько сердито.

— Что случилось? — спросил Игорь.

— А это мы у тебя хотим спросить, — сказал Андрюшка Разрушительный.

— Да что случилось? — опять спросил Игорь.

Ляля, жалобно поглядев на него, сказала:

— Еще одного птенчика нет, Игорь! Мы приходим, а его нету. Сидит только один на краешке гнезда и кричит…

— Братика зовет, — добавила Аля, еще жалобнее устремив свои голубые глаза на Игоря с вопросительным выражением. — Ты дежурил? А?

— Конечно, — сказал Игорь, покраснев. — Вот пусть Наташа скажет.

— Он сменил меня, — вдруг сердито сказала Толстая Наташка. — А дежурил не дежурил, не знаю.

И все ребята уставились на Игоря с немым вопросом.

А он смотрел не на ребят, а на папу Диму. Как же так, ведь папа Дима остался взамен его и обещал сохранить птенцов. Что же случилось?

Розовая краска поползла по щекам папы Димы, и он в замешательстве наблюдал за ребятами, которые с Игоря переводили свой взгляд на него. Не мог же он сказать, что, решив не спорить с Игорем, просто отослал сына домой, а как только прошло достаточно времени для того, чтобы, по его расчетам, Игорь уснул, он и сам отправился спать. Есть такой закон — не врать, и он не имеет на это права!

Игорь глядел на отца. Папа Дима глядел на гнездо, о котором в этот момент все забыли. Последний оставшийся в нем птенец сидел на краю гнезда, на ребре камня и во все стороны вертел головкой, наклоняя ее то в одну, то в другую сторону, словно спрашивая: «А что вы тут делаете, товарищи? Что случилось?» Крылышки его вытянулись, пушок оставался только на шейке, раздвоенный хвостик его то поднимался кверху, то опускался вниз — птенец балансировал на остром крае камня, осваивая это странное еще для него состояние — держаться на ногах. «Ого, как он вырос!» — невольно подумал папа Дима.

Ласточки, отец и мать птенца, со свистом носились вокруг траншеи. Вот одна из них пролетела возле птенца. Он широко раскрыл рот по привычке. Но ласточка ничего не дала ему. Она летела мимо птенца кругами, все ближе. Но в клюве у нее ничего не было. Ничего не было.

И папа Дима осторожно пригрозил ребятам пальцем — не шевелитесь, не дышите!

И ребята опять обернулись к гнезду.

Вдруг вторая ласточка, молнией вырвавшись откуда-то из-за ребячьих спин, налетела прямо на птенца и сбила его с края гнезда. Ребята ахнули, увидев, что птенец падает, бросились к нему все разом, а Игорь впереди всех. Но птенец не упал на землю, как того боялись, а, замахав отчаянно своими крылышками, полетел! Правда, пролетел он совсем немного, до ближайшей ветки, которая свешивалась над гротом. Но он полетел. А ласточки все летали и летали вокруг него, не обращая внимания на ребят, подбадривая несмелого своего детеныша, показывая ему, как это просто — вот, кидайся в воздух, махай крыльями… они тебе для того и даны! — и лети, лети, наш маленький, наш дорогой, лети, милый, в это голубое небо, в этот простор, ведь ты рожден для этого! Рожден для того, чтобы летать! Так лети же, лети!..

Птенец жалобно чирикнул. Взмахнул крыльями уже смелее, увереннее и, кинувшись вниз с ветки уже сам, удержался в воздухе. И взлетел несколько выше, туда; где он вдруг увидал не стены грота, не узенькую полоску неба над собой, а целый мир! И, видно, зрелище этого мира прибавило ему сил тотчас же, потому что уже без призывов отца и матери, сам, по своему разумению, он опять полетел, уже дальше и дальше. И ребята невольно продвинулись вслед за птенцом, по траншее, не сводя с него глаз, нестройной толпой, наступая друг другу на ноги. А птенец с каждым полетом взвивался все выше и выше. И вдруг, потерялся из виду среди других ласточек, стаями носившихся в теплом воздухе. Ребята растерянно оглядывали сосны, черемухи, летающих ласточек, тщетно ища глазами своего подшефного. Андрюшка Разрушительный вскрикнул было!

— Вот он! Вот он летит!

Но уже нельзя было их птенца отличить от других ласточек.

— Ах! — в один голос вздохнули Аля и Ляля. — Улетел! Совсем улетел!

Мишенька — Полковой Оркестр, который до сих пор держал в руках принесенных им мух, чтобы кормить птенчиков, недоуменно поглядел на свой сжатый кулак и спросил деловито:

— А когда он прилетит, птенец-то? А то я всех мух раздавлю.

— Да выпусти ты их, Мишук! — сказал Разрушительный Андрюшка, с души которого упал тяжелый камень. — Он не прилетит больше.

— Ну да! — недоверчиво сказал Мишенька — Полковой Оркестр. — Я к обеду ему принесу мух! — И он ушел, по-прежнему держа зажатый кулак перед собой.

— Вот и кончилось детство птенца! — сказал папа Дима, которому только сейчас полегчало, как и Андрюшке, ведь совесть у него все же была нечиста.