— Конечно. А вы когда последний раз звонили? Ну позвоните сейчас.

— Пожалуйста. — Снимает трубку, набирает телефон. — Адам Адамыч? Здравствуйте, дорогой. Как живете-можете? Что нам кинете ценного?.. Как ничего нет? Ну уж бросьте… Адам Адамыч, хирурги у меня уж просто падают… Да. Опять насчет РО. Нельзя работать при сегодняшнем уровне медицины без дыхательных автоматических аппаратов… Да как это можно потерпеть! Четыре дня назад они сделали большую операцию — резекцию поджелудочной железы. Вы понимаете, Адамыч, что это за операция?! И после операции начались неполадки с легкими. Они перевели больного на искусственное дыхание и вот уже четвертый день дышат за него руками. Руками четвертый день! Все отделение занято. Все по очереди: сестры, врачи. И Мишкин, конечно, уродуется со всеми… Как, как?.. Не могут же они прекратить, если есть хоть маленький шанс спасти. Вдруг удастся спасти. Кстати, это им, кажется, удается. Тьфу, тьфу, не сглазить бы. Ты подумай, Адамыч, каково это руками, без передышки, а? Может, можно все-таки достать дыхательный аппарат? Ведь это какой раз уже все отделение отключается на качание мешком. Да брось ты мне рассказывать, что там будет в следующем десятилетии. Людям-то помощь нужна сейчас… Да вот так! В отделении срывается вся работа, срывается график операций, удлиняется койко-день. За это тоже по головке не гладят в отечественном здравоохранении… А что Мишкин, с ним-то ничего не станется, мы, в конце концов, не о его личной усталости говорим или о нарушенном здоровье его, тут наша «охрана труда» молчит. А вот дело, Адамыч, дело страдает… Поезжай в центр, стучи кулаком, если взятку надо — дадим с удовольствием, в ресторан с кем-нибудь пойти надо — пойдем… Ну новый, когда это будет! Конец года хоть и не за горами, а все ж думать надо о сегодняшних больных и сегодняшних врачах… Кому ехать? Мишкину? Как районному хирургу? А с кем?.. Договорились, Адамыч. Так я тебя прошу.

— Ну вот, Женя. Что из этого получится, неясно пока. Тебе надо ехать насчет оборудования нового корпуса.

— Да что это за дело для хирурга — заниматься оборудованием!

— Господи! Ну давай все сначала. Ты хочешь, чтобы у тебя в новом корпусе были твои дыхательные аппараты? Если хочешь, тебе сегодня надо ехать.

— Да у меня больные.

— Когда ты уже уйдешь на пенсию? Или я. Ну не могу я больше с тобой. А ты еще и сына родил. Будет такой же. Сумасшедшим нельзя заводить детей.

Они засмеялись, но Евгений Львович вдруг смех оборвал и посерьезнел.

— А почему, собственно, сумасшедшим нельзя рожать? Это еще вопрос. Ведь в конце концов мир меняется и улучшается в том числе благодаря сумасшедшим. Только они ведь могут выйти за рамки известного, обычного, безопасного.

— Иди ты к черту.

— Нет, действительно, ведь безумие — это в конце концов выход за рамки безопасности.

— Слушай, иди, иди, не морочь мне голову. Мне еще вон табеля на зарплату проверять надо. Считать тут не пересчитать.

— Каждый занимается не своим делом. Отдайте бухгалтеру. Не доверяете небось — будете наказаны.

— Ты что?! С луны свалился?! Не знаешь, что ли, что бухгалтерию нам уже год как ликвидировали.

— Как, всю разве?

— Как это всю? Половину, что ли? Ну, мудрец ты, парень.

— Я думал, зарплату только централизованно дают, а бухгалтера все-таки оставили.

— Это ж надо! Как будто не работаешь здесь. Иди, Мишкин, иди. Не доводи до греха.

— Действительно, Марина Васильевна, а как все счета, кто все это делает?

— Кто, кто!! Я. Зам по АХЧ. Аптекарь. Старшая сестра. Диетсестра. Все делают, и все делают плохо, неквалифицированно. Поэтому и проверяю все сама, сижу считаю. Не потому, что лучше их, а просто еще одна проверка, чтобы не ошибиться.

— И так по всему району? И больницы и поликлиники?

— Вот именно. И ясли.

— А зачем?

— Централизованно чтоб все было. Экономия на штате, на аппарате.

— И что ж, стало лучше?

— Наверное, лучше. Теперь у них машина есть электронносчетная, сосчитает им. Ошибок не должно быть. А разве одна больница может нанять ЭВМ?

— Как единоличник, который не может нанять комбайн. — Мишкин радостно засмеялся.

— Чего смеешься? Чего обрадовался?

— Да так. А сколько медицинских учреждений в районе?.

— Двадцать одно.

— И в каждом бухгалтер был?

— И кассир. Иди, дай мне посчитать. Не успею.

— Но мне надо иметь хотя бы представление об этом, раз вы посылаете меня за оборудованием.

— Ну хорошо. Что ты еще хочешь знать?

— Так сколько сейчас человек работает в централизованной бухгалтерии?

— Сорок семь, и отвяжись.

— А было сорок два? Какая же экономия!

— За счет машины получается какая-то экономия. Может быть, за счет уменьшения ошибок. Ты уйдешь наконец?

В дверь постучали:

— Мишкина нет здесь?

— Я здесь.

— Вас срочно вызывают в рентгеновский кабинет.

— Господи! Наконец-то ты меня избавил от этого длинного выродка.

— Один раз за все время помешал. Вы ж всегда мной недовольны, по любому поводу.

— Ну и говорлив ты сегодня. У тебя ж тяжелые больные.

В рентгеновском кабинете травматолог Василий Николаевич пытается удержать у экрана пьяного. Тот все время заваливается.

— Евгений Львович, рентгенолога нет. Посмотри его под экраном. Нет ли воздуха и крови в плевральной полости. А я его подержу пока.

— Давай. Да это ж наш дворник. Алле, милый, ну подержись немного. Вот черт, заблевал всего. И себя. Фу, нажрался как. Дайте мне полотенце. Хоть вытру его немного. Вот так. Ну, ставь его. И к темноте уже немного привык. Что, тяжелый? Удержишь?

— Удержу. С утра уже набираются.

— Вася, поедем со мной сегодня в контору насчет оборудования говорить.

— Поедем. Ну как, видно?

— Видно. Постой, постой. Куда вы оба делись?

— Сползает он. Ну совсем не держится.

— Да у него вроде ничего нет. Брось его. Встань сам. У тебя что-то есть.

— Куда ж я его брошу?

— Куда хочешь. Пусть полежит на полу. Без тебя бы он лежал где угодно.

— Потом, Жень, посмотрим. Давай с ним закончим.

— Да он же шел на то, чтоб лежать где угодно. Я шучу. Я успел разглядеть — нет у него ничего. А вот у тебя что-то есть.

— Ну смотри. Что там? Опухоль?

— Хватит шутить. Действительно, какая-то тень. Надо бы исследоваться.

— Опухоль, наверное, у меня, опухоль, Женя.

— Но маленькая, краевая, периферическая. Типа кисты.

— Ничего, Женя, сделаем операцию, и все будет в ажуре.

— Чего ты зубоскалишь? Сделай хотя бы кровь себе.

— Да ты не волнуйся. Это у меня с детства. Ранение было в детстве, в войну, а потом — вот такое заживление. Это рубец такой. Меня уже тысячу раз хватали с этим. А что с больным делать будем?

— А что хочешь. Обтереть немного надо, а потом протрезвеет маненько, тогда послушаем. Наверное, можно и домой отпустить будет. Передай его дежурным. Нам уже через два часа ехать надо.

Мишкин поднялся в послеоперационную палату. Около больного сидит девочка, сестра-анестезист, и равномерно, раз так восемнадцать — двадцать в минуту, сжимает и отпускает мяч дыхательного аппарата.

— Давно сидишь так?

— Часа полтора.

— Ну и как он?

— Все хорошо, Евгений Львович.

— Хм. Хорошо. Устала, наверное?

— Немножко. Давно не меняли что-то.

— Сейчас я тебя сменю. — Он отключил аппарат. — Можешь перестать дышать сейчас.

— Я вижу, что сейчас можно перестать дышать.

— Вижу. Действительно устала. Да ты не обижайся. Давай отсосем из трахеи.

— Я не обижаюсь. С чего, на кого? Давайте отсосем.

Они накапали жидкость в отверстие трахеи. Затарахтел мотор отсоса. Трубочкой стали отсасывать из трахеи.

— Смотри, сколько там всего. Каждые полчаса надо так делать. Сразу и легче должно стать. Ну как, легче сейчас? — почему-то почти на крике обратился он к больному.

Больной кивнул головой, вернее, шевельнул головой и верхними веками. Сказать ничего не может: трахеостомия — голосовые связки отключены.