— Галь, а ты завтра когда приедешь?

— Галь, а кто из нас на родительское собрание пойдет?

— Ты мне, Женя, задаешь тысячу вопросов. Ну прямо как Сашка. А вот взял бы лучше паспорт завтра и пошел бы в милицию. Ведь два года уже, как ты его просрочил.

— Вот не можешь ты без задания. У меня сегодня день отдыха — и вдруг паспорт. Да зачем он мне нужен?

— А вдруг перевод придет — не дадут.

— А я профбилет принесу. В энциклопедии сказано, что для идентификации личности профбилет достаточен, годится.

— Карман зашить?

— Вестимо.

— А говоришь, день отдыха.

— Ну не зашивай. Какая разница. Спать охота.

МИШКИН:

Мелкий дождь идет мелкой сеточкой. Крупный снег стоит, как решетка. Частый и мокрый снег падал вокруг меня. Я шел все время сквозь решетку. В глазах зима, а под ногами осень. И все равно жарко. Я шел, как Куц бегал, — то быстро, то медленно. А из больницы почти выбежал. Как всегда, я про себя целую жизнь проигрывал.

В конце концов, мне уже пятый десяток скоро. Хватит. Наоперировался. Чего я достиг? Не так уж хорошо я оперирую. Ну, операции разные, ну, может быть, редкие иногда. Но я не стал виртуозом. Каждая операция моя и зрелищно должна быть хороша. Могу я сказать, что мои операции приятно смотреть? Нет. А то, что они смотрят, — так это другого не видят. Уйду в поликлинику. Дадут мне отделение. Деньги будут такие же. А может, и больше — там врачебных ставок больше. Возьму себе еще полставки. Дежурств не будет, по ночам вызывать не будут. Лет много, растет сын, надо ему побольше времени отдавать. Растет прагматиком. Он даже не постигает, в чем сила Швейцера. А кто виноват? Мне надо им заниматься. А я никакого внимания. Конечно, что понесло его в Африку, когда в Европе дел полно, да и потруднее, народ попривередливее. И денег бы не было. В Африку-то со всего мира присылали. А вот в Галицию бы не стали посылать. Или сюда. А там он виден всем, как на луне. Но, с другой стороны, полсотни лет он там прожил. И ведь не прожил, а проработал. Работал — лечил, строил. Не так все это просто. Все-таки он благой человек. Человек внутренних потребностей, а не внешних побуждений. Надо Сашку любить научить. Не дать, чтобы чувство ненависти ко всему плохому, что естественно и свойственно юным, не стало бы выше любви ко всему. А где время взять? Уйду в поликлинику. Там своя тяжесть, но мне спокойнее будет.

Это странное, полубеспредметное думание повлекло меня совсем не по тому внутреннему пути. Я шел все быстрее и быстрее. Я думал все быстрее. Мысли мои начали скакать с одной проблемы на другую. То я думал о Швейцере. То об Оппенгеймере. То уже совсем начинал абстрактно думать о смысле жизни. Зачем мы есть? Для чего существуем? А в этой связи о Бернарде Шоу, который, как я вспомнил, где-то писал, что люди с отсутствующим метафизическим началом в мышлении должны смысл жизни видеть только в одном — способствовать продлению жизни на земле. И придет время — род людской узнает, для какой цели столько веков и тысячелетий росли, ширились и множились цивилизации, сохранялся человек. Мы, врачи, при любом складе ума или души все делаем для того, чтобы человечество узнало в конце концов, для чего оно существовало, для чего мы жили. Конечно, это наш долг — все делать для продления рода человеческого. Мы, даже когда консерваторы, и есть реальные носители прогресса.

Тут я обратил внимание на то, что стал уж совсем мокрым. Снаружи от снега и грязи, а внутри мне по-прежнему было жарко.

Я остановился у телефонной будки.

— Филипп?

— Да.

— Привет, Филл. Что делаешь?

— Сижу. Работаю мало-мало.

— Может, выйдешь? Посидим немного.

— Дома нет никого. Заходи. Посидим.

Пошел к автобусу. Ко мне подошел парень, так около тридцати лет. Немножко пьян.

— Слушай, ты как едешь? Куда?

— Не понял. Еду на автобусе, до метро.

— Вот и хорошо. Можно, я с тобой поеду?

— Пожалуйста. Никто не мешает.

— Ты понимаешь, я зарплату получил. Вот видишь. — Он похлопал по боковому карману. — Сто пятьдесят в эту получку. Вот. Мы выпили две бутылки на пятерых. Я пошел. А за мной, смотрю, идут двое парней. Они видели, как я расплачивался. И все деньги видели. Они меня прищучат и отнимут. А мне бы только до метро добраться. А там все. Там я их уже не боюсь. Понял?

— Чего уж тут не понять.

— Вот я и говорю, вроде ты парень здоровый. Вдвоем-то мы управимся. Да к тебе и не подойдут. — Он задрал голову и стал смотреть мне куда-то в лоб. Он, конечно, был меньше меня намного. Но уж так задирать голову не было никакой необходимости. Это для комплимента, так сказать.

Мы вошли в автобус и сели рядом.

— Тебя как зовут? Меня Михаил.

— А меня Евгений.

— Вот, Женька, смотри. — Он достал из кармана пальто завернутую пачку фотографий и развернул ее у себя на коленях. — Вот, смотри, Женька. Ничего баба?! Надо за такую бороться? Жена моя.

Я посмотрел и почему-то отнесся к этому разговору серьезно.

— Ничего. Да ведь как знать. Вам виднее, наверное. А зачем бороться?

— А вот это дочь ее. Не моя. Она старше меня.

— Дочь? — это я шутил.

— Жена, конечно. А вот смотри, Женька, это я десять лет назад. В пионерлагере, вожатый. Ох и любил я ребят. В шесть утра вставал, чтобы приготовить им все. Всякие спортивные игры. Я здоровый был. За них пострадал. И они меня любили.

— А почему пострадал?

— Они как-то гуляли. Вот. А я в стороне шел. К ним какие-то местные ребята пристали. Я на них — здоровый был. Они на меня тянуть стали. Я врезал — здоровый был. Ну, слово за слово. Я еще врезал. А тут местные жители, милиция, протокол составили. Два года просидел. Здоровый был. А ребят я любил. Самое хорошее у меня в лагере в этом время было. И в институте я тогда на первом курсе был. Учился плохо, но учился. Я не все любил. А здоровый был. Молчишь, Женька, слышишь?

— Слушаю.

— Вот пришел после двух лет. Работать стал. Вот она мне попалась тогда. У нее дочь. Ну я ее люблю, как тогда. Понял, Женька? Правда, зашибать я стал. Не хочет со мной жить. Говорит — разводимся. И пришла поздно. Я говорю — где была? А она говорит — не твое дело, мол, разводимся. А я говорю — вот разведемся, тогда, а сейчас я за тебя в ответе. Ну и врезал. Поддавши был, конечно. А теперь со мной и не разговаривает. Понял, Женька? Вот как. Ну, я теперь что решил. Вот получка, да? Я пойду куплю костюмчик себе на все деньги. Да? Понял? Рубашка, галстучек. Шляпу и плащ купил в прошлую получку. С жратвой перекантуюсь как-нибудь. Потом договорился с одной девкой у нас. Красавица. Оденусь и с ней пойду, чтоб увидела она. Понял, да? Как думаешь, поможет?

— Нет, пожалуй. Попробуйте просто с ней поговорить.

— Нет. Я уже договорился. А Зойка говорит, куда я с тобой пойду — у меня парень. Я ей — не нужна и ты мне. Пройдись только. Пусть посмотрит. Тогда поговорим. Ну вот, приехали. А в метро я сам. Спасибо. В метро я не боюсь. Там я справлюсь. Здоровый. Да их и нету. Спасибо, Женька. Увидимся — выпьем.

Я пошел к Фильке.

Он мне с ходу начал рассказывать про свои поиски, про новые документы из архивов, потом про всех, кого он видел, и кто что ему рассказывал, потом про новые книги, новые открытия, предположения, гипотезы. Мне время от времени удавалось что-то вставить, но мыслью я в этот день далек был от его интересов. Как носитель информации он был на высоте. Как приемник — я был никуда не годен. Ничего не помню, что он говорил. Я продолжал бездумно представлять себе свое будущее, когда уйду из больницы, когда буду работать в поликлинике, когда не буду дежурить и не буду по вечерам ходить в больницу; когда буду все свое свободное время проводить с Сашкой, да еще с этими вот — Володькой и Филлом. А потом я подумал, что еще год-другой, и Сашке со мной будет неинтересно, будет он ходить гулять со своими друзьями. У них будут иные проблемы, иные интересы. И то, что нам сейчас кажется неразрешимым, они просто не станут даже разрешать — это будет им неинтересно. В крайнем случае, поступят бессмысленно, бездумно и крайне эффективно и просто, как Гордий со своим узлом. А я буду говорить о нравах современной молодежи, потому что в мои молодые годы эти проблемы были главными. А время наших молодых лет, как бы плохо оно ни проходило, в старости нам будет казаться прекрасным временем, правильным и даже эталонным, потому что мы тогда были здоровыми, сильными, красивыми, как нам будет казаться в старости, нам тогда было легко, потому что мы думали о всех дорогах, которые, казалось, открыты нам, а впереди была вечность, конец которой в последнее время мы начали уже ощущать.