— А вдруг.

— Уверяю тебя, что нет.

Я вздохнул и продолжал курить. Я знал, что если Арт заупрямится, то переубедить его будет трудно.

— Ну ладно, — наконец сказал я. — Тогда расскажи мне еще об этой девушке.

— А что тебя интересует?

— Ты видел ее прежде?

— Нет.

— Может быть где-нибудь в компании?

— Нет.

— Ты оказывал помощь кому-нибудь из ее друзей?

— Нет.

— Откуда у тебя такая уверенность?

— Черт побери, — воскликнул он. — Я не могу этого знать, но тем не менее я очень сомневаюсь в том, чтобы такое было возможно. Ей было только восемнадцать.

— Ладно, — сказал я. Возможно здесь Арт прав. Я знал, что обычно он делает аборты только замужним женщинам, тем, кому уже к тридцати или перевалило за тридцать. Он часто говорил о том, что не хочет связываться с малолетками, хотя время от времени он брал и их. Работать с взрослыми, замужними женщинами было намного безопаснее, к тому же они держат язык за зубами и трезво смотрят на жизнь. Но мне было известно и то, что за последнее время у него прибавилось молоденьких пациенток, потому что, как он сам говорил, заниматься только замужними женщинами означало бы дискриминацию и ущемление прав незамужних. Он говорил об этом полушутя-полусерьезно.

— А какой она была, когда пришла к тебе в кабинет? — спросил я. — Как бы ты ее описал?

— Она показалась мне довольно приятной девочкой, — сказал Арт. — Красивая, далеко не глупая, ей удавалось очень хорошо держать себя в руках. Очень прямолинейная, как я уже сказал. Она вошла в мой кабинет, села, сложила руки на коленях и начала говорить. Она использовала и медицинские термины, например, «аменорея». Я думаю, что это следствие того, что она выросла в семье врачей.

— Она нервничала?

— Да, — сказал Арт, — но они все волнуются. От этого и диагноз бывает трудно установить.

Дифференциальная диагностика аменореи, и в частности у молодых девушек, должна рассматривать проявление нервозности как одну из основных причин возникновения болезни. Очень часто задержка в наступлении или полное отсутствие менструаций у женщин происходит по психологическим причинам.

— Но четыре месяца?

— Маловероятно. К тому же она начала прибавлять в весе.

— И много?

— Пятнадцать фунтов.

— Само по себе это еще ничего не означает, — сказал я.

— Не означает, — сказал он, — но предполагает.

— Ты ее смотрел?

— Нет. Я, конечно, предложил, но от осмотра она отказалась. Сказала, что пришла на аборт, и когда я снова сказал, что не сделаю этого, она встала и ушла.

— А она ничего не говорила тебе о своих планах на будущее?

— Говорила, — согласился Арт. — Она пожала плечами и сказала: «Наверное, придется рассказать им все как есть и рожать».

— И поэтому ты подумал, что она не станет пытаться сделать аборт в другом месте?

— Точно так. Она показалась мне очень разумной и понятливой девочкой, во всяком случае, она очень внимательно выслушала все мои доводы. Я именно так и поступаю в подобных случаях — стараюсь объяснить женщине, почему ей нельзя делать аборт, и почему она должна примириться с тем, что у нее родится ребенок.

— Очевидно потом она изменила свое решение.

— Очевидно.

— Хотелось бы знать, почему.

Арт усмехнулся.

— Тебе когда-нибудь приходилось встречать ее родителей?

— Нет, — признался я, и тут же, спохватившись, задал встречный вопрос, — а тебе?

Но Арт быстро нашелся. Он понимающе усмехнулся и торжествующе сказал:

— Нет. Никогда. Но зато я очень наслышан.

— И что же ты слышал?

Тут вернулся сержант и начал с лязганьем отпирать дверь.

— Время истекло, — объявил он.

— Еще пять минут, — сказал я.

— Время истекло.

Арт спросил:

— Ты с говорил с Бетти?

— Да, — ответил я. — У нее все в порядке. Я позвоню ей, когда выйду отсюда и скажу, что у тебя все нормально.

— Она будет переживать, — сказал Арт.

— Джудит побудет с ней. Все будет хорошо.

Арт печально улыбнулся.

— Извини, что доставил тебе лишние хлопоты.

— Ничего страшного. — Я взглянул на сержанта, дожидавшегося у открытой двери. — У полиции нет оснований к тому, чтобы задерживать тебя. Тебя должны будут освободить не позже полудня.

Сержант сплюнул на пол.

Мы с Артом пожали друг другу руки.

— Кстати, — вспомнил я, — где сейчас тело?

— Скорее всего в «Мем». Но возможно ее уже увезли в морг при городской больнице.

— Я выясню это, — сказал я. — И ни о чем не беспокойся, — с этими словами я вышел из камеры, и сержант запер за мной дверь. Ведя меня обратно по коридору, он не произнес ни слова, но когда мы с ним оказались в вестибюле, он сказал:

— Капитан хотел вас видеть.

— Хорошо.

— Он хотел бы немного побеседовать с вами.

— Просто проводите меня к нему, — сказал я.

На зеленой двери висела табличка «Следователь по делам об убийствах», под которой был приколот листок визитки с отпечатанным на нем именем — «Капитан Петерсон». Капитан оказался немногословным человеком плотного телосложения, его седеющие волосы были коротко острижены. Он вышел из-за стола, чтобы поприветствовать меня, и я заметил, что он хромал на правую ногу. Капитан даже не пытался скрыть этот свой недостаток; напротив, он скорее всячески подчеркивал его, загребая по полу мыском поврежденной ноги. Полицейский, как и солдаты, имеют обыкновение гордиться своими физическими недостатками. Зато всем сразу становится ясно, что Петерсон получил это увечье отнюдь не в автокатастрофе.

Про себя я подумал, что это, скорее всего, результат пулевого ранения — ранения ножом в икру встречаются гораздо реже — но тут он протянул мне руку и представился:

— Я капитан Петерсон.

— Джон Берри.

Он от души пожал мне руку, но взягляд его оставался холодным и вопрошающим. Петерсон указал мне рукой на кресло, приглашая садиться.

— Сержант сказал мне, что видит вас впервые, и я подумал, что мне следовало бы познакомиться с вами. Мы знакомы с большинством бостонских адвокатов по уголовным делам.

— Имеются в виду адвокаты, выступающие в суде?

— Ну да, — просто сказал он. — Они самые. — Капитан выжидающе разглядывал меня.

Я промолчал. Когда стало ясно, что молчание несколько затягивается, Петерсон, спросил:

— А какую фирму представляете вы?

— Фирму?

— Да.

— А я не адвокат, — сказал я, — и не знаю, что укрепило вас в уверенности, будто бы им являюсь.

Он сделал вид, что очень удивлен.

— А разве вы сами не представились так сержанту?

— Я?

— Вы. Вы сказали ему, что вы адвокат.

— Я ему это сказал?

— Да, — сказал Петерсон, положив обе руки ладонями вниз на стол перед собой.

— Кто вам мог сказать такое?

— Он сам.

— Он что-то путает.

Петерсон откинулся на спинку кресла и примирительно улыбнулся мне, словно хотел этим сказать «давайте не будем ссориться из-за ерунды».

— Если бы мы знали, что вы не адвокат, вам ни за что не разрешили бы свидание с Ли.

— Возможно. Но с другой стороны, у меня никто не спросил даже имени, а уж тем более не интересовался родом моих занятий. Я даже не был зарегистрирован в книге для посетителей.

— Должно быть сержант просто растерялся.

— Впрочем, — сказал я, — меня это не удивляет.

Петерсон безучастно улыбнулся. Мне был знаком подобный тип людей: это удачливый полицейский, который знает, на что следует обратить внимание, а что лучше пропустить мимо ушей. Очень вежливый и обходительный полицейский, коим он останется до поры до времени, пока преимущество не окажется на его стороне.

— Итак? — наконец изрек он.

— Я коллега доктора Ли.

— Врач? — если он и был удивлен, то сумел не обнаружить этого.

— Да.

— И, конечно, вы, врачи, всегда держитесь вместе, — сказал Петерсон, все еще продолжая улыбаться. Должно быть за последние две минуты ему пришлось улыбаться больше, чем за последнюю пару лет.