— Я скажу тебе сам, — ответил Конан, хотя раньше абсолютно точно не собирался этого делать. — Мы с Испараном не намеревались утаивать что-либо от Сатрапа Империи Турана,

— Вы с Испараной были противниками, даже пытались убить друг друга. Однако теперь вы друзья.

— Вместе, — сказал Конан, — мы вернули твой амулет. Мае какое-то время пришлось служить Хисарр Зулу. Он в буквальном смысле слова владел моей душой.

— Значит, он все же добился такой способности! — возбужденно проговорил Зафра, и тут же его лицо стало выглядеть несчастным, когда он понял, что позволил себе проявить свои чувства.

— Да. Конечно же, он хотел завладеть твоей душой, Хан Замбулы. Мне пришлось добыть амулет и вернуть его ему. И я сделал это, загнав несколько лошадей и почти загнав себя, чтобы перехватить Испарану в пустыне. Я вернул амулет Хисарру, который потом попытался предательски убить меня. Я смог убить его, и…

— Было время, — произнес Актер-хан, задумчиво глядя на чужестранца, — когда вы оба повернули и вместе с Глазом направились назад, на север.

Губы Испараны были поджаты, когда она сказала:

— Мы были обращены в рабство хорезмийцами. Нам удалось освободиться.

— Но потом ты снова направилась к Замбуле, а Глаз продолжал двигаться на север, — сатрап кивнул в сторону киммерийца. — Вместе с этим человеком, как я теперь думаю.

— Это правда, — сказал Конан, прежде чем Испарана успела заговорить; он почувствовал себя в высшей степени неуютно, напоминая Испаране об этом эпизоде их прошлого. — Я обманул ее — или, скорее, ее обманул Хисарр Зул, при помощи копии Глаза.

«Мне не следовало затрагивать эту тему!»

— Она думала, что у нее настоящий амулет.

— Копия! — рука Актер-хана дернулась вверх и схватилась за талисман.

— Успокойся, господин, — без запинки сказал Зафра. — Ты носишь настоящий и единственный Глаз Эрлика, ибо я проследил его путь сюда.

— А что стало с копией, сделанной Хисарром? — спросил хан лишь с чуть меньшим напряжением.

— Уничтожена, — ответила Испарана. — Хисарр Зул сделал так, что она расплавилась, чтобы удостовериться, что Конан принес ему настоящий амулет. Копия осталась где-то в пустыне. Жаль, потому что Конан сказал мне, что камни и золото были настоящими. Но, конечно, это была просто безделушка, не обладающая никакими свойствами амулета.

Конан глянул на меч на стене и на сидящего писца, который, как он предположил, был телохранителем и у которого под одеждой должно было быть спрятано какое-нибудь оружие. Киммерийцу совсем не нравилась эта тема разговора. Испаране напоминали о ее боли, о ее шраме, а все, что ей было нужно, чтобы выдать Конана целиком и полностью, — это произнести лишь несколько слов.

— Спасибо Хануману, — сказал Актер Испаране, — что в то время ты не носила амулет на себе.

И если бы у Конана был меч, его рука сейчас потянулась бы к рукояти.

— Да, — сказала Испарана, бросив взгляд на киммерийца, — мне повезло.

Успокоенный Конан постарался, чтобы его вздох облегчения не был слишком явным. Была ли ее любовь, ее привязанность к нему истинной? Простила ли она его по-настоящему? Может, она собиралась шантажировать его; может быть, ей нужна была эта власть над ним, возможность предать, хоть я без желания на самом деле принести ему вред. Конан быстро соображал. Поскольку он предположил, что Зафра уже все знал, он подумал, что будет мудро рассказать об этом самому, прежде чем люди на возвышении подумают, что загнали его в ловушку.

— Глаз, в таком состоянии, в котором ты его видел, когда я вошел сюда, побывал также в Шадизаре и Хауране.

— А Конан, — добавила Испарана, — ни разу не попытался убить меня и замолвил слово, чтобы меня освободили из рабства, хотя мог бы оставить меня невольницей хорезмийцев.

«Точно, я это сделал, — подумал Конан. — Какой я герой!»

Актер кивнул, взглянул на своего волшебника и улыбнулся, словно желая сказать: «Ну что ж, мы это знали; он говорит правду!» Затем хан откинулся назад и расслабился. Конан предположил, что испытание было позади, но тем не менее мысленно был настороже.

— Вы будете обедать вместе со мной, — сказал Актер-хан. — Я хочу услышать о ваших приключениях.

— Честь, оказанная нам, просто невероятна, — чуть не задохнувшись, отозвалась Испарана и наклонила голову так низко, что ее подбородок почти коснулся груди.

— Воину из Киммерии оказана великая честь, господин Хан, — сказал Конан. — Однако сын Ахимен-хана будет ждать меня у верблюжьих загонов в Бронзовом Квартале. Есть ли у меня время, чтобы поедать ему весточку?

— В этой истории появляется даже Ахимен-хан! — произнес Актер и ошеломление покачал годовой. — А что, если я пошлю ему эту весточку сам? И тот же посыльный устроит вам обоим ночлег в Королевской Таверне Турана. Это, и обед будет лишь первой наградой, которую ты получишь из моих рук, Конан из Киммерии. Как уже знает Зафра, я как нельзя более щедрый правитель — для тех, кто хорошо мне служит. А, воин? Хорошо. Мы позаботимся о том, чтобы вас искупали и дали вам одежду, после чего, за обедом, вы расскажете мне о тех явно многочисленных и разнообразных приключениях, которые вам пришлось испытать, прежде чем вы вернули мне мой амулет!

Для тех немногих тканей, к которым привык Конан, «белое» обычно означало диапазон от определенного сорта бежевого, приближающегося по оттенку к пергаменту из кожи ягнят, до чуть желтоватого кремового. Конан видел белый цвет, который был по-настоящему белым: цвет молока. Он никогда не испытывал желания потратить на такую белую ткань деньги, даже в тех немногих случаях, когда мог себе это позволить. И шелк он раньше тоже не носил — так же, как в подарок правящего монарха.

Поэтому одеяние из кхитайского шелка, предоставленное теперь Ханом, было для киммерийца втройне в новинку. Он чувствовал, что выглядит как нельзя более благородно, почти царственно, в мерцающей белой, окаймленной красным, тунике, закрывающей ему руки до локтя и спадающей ниже середины бедра. По душе ему был и широкий, замечательно легкий пояс из красного фетра. Хотя он восхищался короткими башмаками из того же красного фетра, которые носили Актер-хан, Зафра и Хафар, и хотя он считал, что пара таких башмаков отлично подойдет к поясу, ему принесли сандалии.

И все же он оставался Конаном; он вышел, чтобы лично посмотреть, как ухаживают за его лошадью в дворцовых конюшнях, и чтобы положить свою кольчугу и остальную одежду вместе с седлом. Шагающий но Барханам трижды не отозвался на это гордое новое имя и повернул голову и взглянул на своего хозяина только тогда, когда Конан в отчаянии назвал его «Гнедыш». «Вот и давай после этого глупым животным благородные имена», — подумал киммериец.

Он вернулся во дворец через заднюю дверь, у которой его остановил стражник. Конан прошел внутрь с минимальным рявканьем и без всяких угроз.

На Испаране тоже был белый шелк. Платье без рукавов было длинным и облегающим, и Конан мгновенно заинтересовался и возбудился. Но с этим ничего нельзя было поделать; они встретились, когда их вели на обед к сатрапу.

На обеде присутствовали лишь те же пятеро: хан и его маг, предполагаемый писец с запястьями и плечами борца, Испарана и Кован. Им прислуживали мальчики, в чьих жилах текло некоторое количество стигийской крови. Трапеза была превосходной, хоть и слишком изысканной и обильно сдобренной пряностями. Им подали большое количество мяса, и Конану пришлись по душе свежие фрукты. Понравилось ему и вино Актер-хана.

«Писец» Уруй не произнес ни слова, чем натолкнул Конана на мысль, что этот рослый парень мог быть глухонемым, — или у него мог быть вырвав язык. Зафра говорил мало, а больше сидел, задумчиво прислушиваясь к разговорам с проницательным видом, который усиливал беспокойство Конана в такой же степени, что и льстивый змеиный взгляд мага. Актер-Хан задавал много вопросов и налегал на абрикосовое вино. Конан и Испарана вели большую часть разговоров.