Вам это, конечно, порядком надоело. И Вы решили спрыгнуть с поезда на ходу. Отряхнуться — и, как ни в чем не бывало, оказаться впереди и в стороне.

Момент был самый подходящий: цекисты уже не выбирали выражений. Один из них (А. М. Зайцев, первый секретарь Кемеровского обкома партии) и вправду разошелся: «…у коммунистов и трудящихся зреет мнение, что партия приносится в жертву проводимому государственному и правительственному курсу, который осуществляется от ее имени. Положение катастрофическое, антикоммунизм и капитализация экономики сегодня стали реальной политикой в Советском Союзе. Соотношение сил не в пользу партии. Сначала ее разложили идеологически, затем организационно, а сейчас хотят добить материально. Михаил Сергеевич, я бы хотел сказать, почему все-таки шахтеры добиваются Вашей отставки. Наверное, интересный вопрос. Это, я думаю, у них профессиональное. Когда в шахте авария, то они оперативно, в чрезвычайном режиме и при четкой дисциплине ее ликвидируют, зная, что если они этого не сделают — дальше взрыв, катастрофа. И, видя, что страна находится в аварийном состоянии, а Вы мер не принимаете, они и требуют другого лидера, который не допустил бы катастрофы. Поэтому, Михаил Сергеевич, если можете, используйте свой последний шанс».

Уцепившись за последние «советы» и оборвав Ивашко, который уже закрывал утреннее заседание, Вы вдруг закатили истерику и даже разыграли благородный гнев. И… подали в отставку.

Простите мою нескромность, Михаил Сергеевич, но я был один из тех, кто если не разгадал, то уловил смысл игры: улизнуть с поста Генсека, подставив рядовых коммунистов под очередной расстрел. Сначала — моральный, а потом и физический.

…После перерыва заседание началось без Вас, но я, исходя из своего куцего опыта, предполагал, что Вы где-то поблизости, в хорошо радиофицированном кабинете внимательно слушаете и следите через своих информаторов за всем происходящим.

Наконец дали слово. Я, в частности, сказал: "… последовали рискованные заявления об отставке, а вы знаете, что в такой напряженный момент это чревато непредвиденными последствиями. Уже хотя бы потому, что свято место пусто не бывает. А ведь хотят многие…

Если мы сегодня протокольно хотим оформить развал партии, пожалуйста, можно сделать. Но я лично делаю замечание Михаилу Сергеевичу Горбачеву, пока что без занесения в личное дело (мне, как правило, всегда заносили в личное дело), что так не делается. Сначала мы должны навести вместе с ним порядок в доме, найти воспреемника, воспитать его и выяснить в этом зале, примем его или нет.

Я уже говорил, что наша страна первая в мире, которая впервые осуществила заветную мечту Бакунина, князя Кропоткина, моего земляка Нестора Ивановича Махно: то есть мы уже шестой год идем по пути анархистского выбора, правда, с элементами социализма.

Но когда Президент взялся за выполнение антикризисной программы, которую, уверен, поддержат даже оппоненты, то мы должны ему помочь. И потребовать, чтобы он употребил президентскую власть и навел порядок, не нарушая демократии. То есть мы и он не хотим, чтобы пришел кто-то третий и объявил: «Граждане. Отечество в опасности», предварительно щелкнув «затвором».

Уверен: сквозь несколько усмешливый тон выступления Вы почувствовали, что уловка расшифрована. И больше всего, осмелюсь предположить, Вас встревожила именно последняя фраза — предостережение относительно щелкнувшего затвора.

Да, Михаил Сергеевич, Вы обладаете интуицией, которая особенно обостряется при грозящей опасности. И буквально на глазах меняется цвет мыслей и действий применительно к создавшейся обстановке.

На втором перерыве меня разыскали посыльные и препроводили в загашник, где Вы меня встретили чуть ли не по-братски применительно к создавшейся обстановке. Не знаю, заметил ли присутствовавший при сем секретарь ЦК Строев, но я уловил сквозь обворожительную улыбку… стальной проблеск на дне Ваших темных глаз. И — контрапунктом — слова: «Спасибо, Борис Ильич… А то уже, черт знает что! Просто оскорбляют» и т. д. в том же «товарищеском» ключе. Короче, Вы вынуждены были дать уговорить себя отозвать отставку.

Очередной, — и как оказалось — последний Пленум должен был окончательно уточнить проект новой Программы партии и дату съезда.

Проект Программы, конечно, страдал относительностью. Интонационно он напоминал заурядное эссе. И все же очертание новой модели просматривалось: партия переходила на качественно иную, чем доныне, на биологическую основу парламентской.

Наиболее слабой стороной проекта, на мой взгляд, было то, что размывалось самое главное в преддверии рыночной стихии — защита людей труда.

Года два я на всех уровнях выступал за то, чтобы, сублимировав энергию качественно обновленной партии, сориентировать ее на утверждение идеи социальной справедливости. Готовился по сему поводу выступить на пленуме. И, конечно же, не только советовался с единомышленниками, но и агитировал их поддержать мое предложение __ разорвать навязываемую нам политическими оппонентами генетическую связь с перерожденцами, создать независимую комиссию, которая бы поименно определила вину каждого из верхнего этажа в тяжких преступлениях перед всем народом, и коммунистами, в частности. Словом, начать с чистого листа, с возрождения принципа социальной справедливости — принципа исконного и вечного, который бы реально воплотила в своей деятельности партия. В этой связи я и хотел предложить новое ее название как Партии Социальной Справедливости.

…Вдруг, буквально накануне Пленума, мне предлагают возглавить парламентскую делегацию… в Парагвай. Я, было, запротестовал: поскольку это вообще первая — не только за советскую, но и за всю историю взаимоотношений двух стран — делегация на таком уровне, то ее мог бы возглавить и человек поопытней в дипломатических премудростях. Мне ответил, что это решил Сам.

Попытался объяснить чисто по-человечески: мол, только что возвратился из трудных и небезопасных поездок — почти без перерыва — в Молдавию и Владикавказ. Однако снова курсивом подчеркнули: это решил сам Михаил Сергеевич.

Прокралось сомнение: а может, мое присутствие нежелательно на Пленуме? Поэтому я счел своим долгом обозначить собственную позицию другим способом. Накануне отъезда сдал в «Правду» статью, которая была напечатана 25 июля 1991 г., в день открытия пленума. В ней, в частности, говорилось: «…социальная справедливость была, есть и пребудет вечным идеалом человечества и одновременно вечным двигателем прогресса как материального, так и духовного.

В одной из статей я и предложил уточнить название КПСС как Партии социальной справедливости, что, по моему мнению, наиболее соответствует ее изначальному предназначению.

Естественно, сразу же обозначились яростные оппоненты, обвинившие меня в попытке размыть стратегическую цель, чуть ли не «унизить» КПСС до уровня профсоюзов. Что еще раз подтвердило: охранители и ревнители идейной девственности пребывают под глубоким наркозом старых, герметических структур. Ибо Социальная Справедливость — это и есть краеугольный камень самой коммунистической идеи.

Поскольку же справедливость требует защиты, предлагаю уже сегодня при всех партийных организациях — снизу доверху, вплоть до ЦК — создавать комитеты социальной защиты (КСЗ), как малоимущих, так и грядущих безработных: которые так же неизбежны, как и сам рынок».

…Как оказалось, мне надлежало прибыть в Чили, потом — в Аргентину с полным набором протокольных визитов, вплоть до президента Менема, с предписанием — вручить ему личное послание нашего Президента и, желательно, — получить ответ. И лишь после всего этого прибыть в Парагвай. В общем, поездка растягивалась и затягивалась.

О том, что именно на этом Пленуме ожидалось отречение Генсека, свидетельствует тот факт, что первые сообщения иностранных агенств были однозначны: произошло давно ожидаемое — Горбачев отказался от социалистического выбора и признал весь предыдущий опыт нашей страны ошибочным. Да и во всех странах нашего пребывания журналисты буквально терроризировали делегацию вопросом: коль Генсек отказался от соцвыбора, следовательно он оставляет свой партийный пост?