– Это бук, мадам, – сказал молодой тип.

– Вы уверены? Простите, но это очень важно. Молодой тип посмотрел еще раз. Своими темными, еще не потускневшими глазами.

– Никаких сомнений, мадам.

– Благодарю вас, месье. Вы очень любезны.

Она улыбнулась ему и ушла. Молодой тип тоже

тут же ушел, пиная носком ботинка камешек.

Значит, она права. Это бук. Просто бук.

Какая гадость.

Ну вот. Именно это и называется сидеть в дерьме. Давно ли? Да уже года два.

А на исходе двух лет – свет в конце туннеля. Марк ударил по камешку носком и отбросил его метров на шесть. На парижском тротуаре непросто найти камешек, чтобы пнуть ногой. Другое дело – в деревне. Но в деревне это ни к чему. Тогда как в Париже иногда очень нужен подходящий камешек, чтобы было по чему ударить. Иначе никак. И вот – краткий проблеск света в кромешном дерьме – час назад Марку повезло найти совершенно правильный камешек. Теперь он бил по нему ногой и шел следом.

Тот привел его, не без некоторых затруднений, на улицу Сен-Жак. Касаться камешка руками нельзя – только ногой. Итак, уже два года. Без работы, без денег, а теперь и без жены. И впереди ничего хорошего. Разве что эта лачуга. Он видел ее вчера утром. Пять этажей, считая чердак, садик, на безвестной улочке и в жалком состоянии. Всюду дыры, отопления нет, и туалет в саду, с деревянной щеколдой. Прищуриться – чудо. Открыть глаза – катастрофа. Зато владелец сдает ее за гроши, только нужно привести дом в порядок. С этой лачугой он бы выбрался из дерьма. Он поселил бы там и крестного. Чудной вопрос задала ему какая-то женщина неподалеку от лачуги. О чем она спрашивала? Ах да. Название дерева. Странно, что люди ничего не смыслят в деревьях, хотя не могут без них обойтись. Возможно, по сути они и правы. Он-то названия знал, а что толку, по правде говоря?

На улице Сен-Жак камешек сбился с пути. Камешкам не нравятся улицы, идущие в гору. Он упал в водосточный желоб, да еще прямо за Сорбонной. Привет тебе, Средневековье, и прощай. Привет вам, клирики, сеньоры и крестьяне. Привет. Марк сжал кулаки в карманах. Ни работы, ни денег, ни жены, ни Средневековья. Вот свинство. Марк ловко поддел камешек, и тот выскочил из желоба на тротуар. Есть прием, как заставить камешек катится вверх по мостовой. И Марк, кажется, знал его не хуже, чем Средние века. Главное, прекратить думать о Средних веках. Вот в деревне никогда не приходится решать, как вкатить камешек вверх по мостовой. Потому в деревне и не станешь пинать камешки, хотя их там тонны. Камешек Марка успешно перебрался через улицу Суфло и без особых проблем выкатился на узкую часть улицы Сен-Жак.

Два года. А на исходе двух лет единственное, что приходит в голову человеку, погрязшему в дерьме, – найти другого человека по уши в дерьме.

Ибо в тридцать пять лет вредно встречаться с теми, кто преуспел там, где ты все упустил, – это портит характер. Хотя поначалу даже отвлекает, будит мечтания, бодрит. Но потом начинает действовать на нервы и портит характер. Это хорошо известно. А Марк больше всего не хотел ожесточаться. Это скверно и рискованно, особенно для медиевиста. Сильным ударом он закинул камешек на Валь-де-Грас.

Был один человек, о котором он слышал, будто тот в дерьме. И по последним известиям, Матиас Деламар воистину давненько пребывал в дерьме. Марк любил его, даже очень. Но за эти два года они не виделись. Может быть, вместе с ним Марк сможет снять лачугу. Ибо в настоящий момент он в состоянии внести только треть этой самой грошовой платы. А ответ надо дать быстро.

Вздохнув, Марк подтолкнул камешек к дверце телефонной будки. Если с Матиасом получится, он наверняка уладит дело. Только вот была с Матиасом одна серьезная неувязка. Он ведь специалист по доисторической эпохе. А для Марка этим все сказано. Но разве сейчас время быть сектантом? Несмотря на разделявшую их чудовищную пропасть, они ладили. Даже странно. И думать надо об этой странности, а не об ошибке Матиаса, избравшего эту кошмарную эпоху охотников-собирателей с кремниевыми орудиями. Марк помнил номер его телефона. Ему ответили, что Матиас там больше не живет, и дали другой номер. Он решительно набрал и его. Матиас был дома. Заслышав его голос, Марк перевел дух. Если в среду в двадцать минут четвертого тип тридцати пяти лет сидит дома, это ощутимое подтверждение того, что он в первоклассном дерьме. Уже хорошая новость. А уж если он, не прося никаких объяснений, соглашается встретиться через полчаса в занюханной кафешке в Фобур-Сен-Жак, значит, он созрел, чтобы согласиться на что угодно.

Хотя…

Хотя… Из этого типа нельзя вить веревки. Матиас упрям и горд. Так же горд, как он сам? Возможно, еще хуже. Тип охотника-собирателя, который преследует зубра до полного изнеможения и скорее уйдет из племени, чем вернется ни с чем. Ну нет. Это портрет придурка, а Матиас гораздо тоньше. Но он мог не проронить ни слова за два дня, если жизнь опровергла одну из его идей. Может быть, у него слишком крутые идеи или же неукротимые желания. Сталкиваясь в коридорах факультета с этим молчуном, великим охотником-собирателем, затерявшимся в погоне за зубром, Марк, умевший языком плести узоры не хуже кружевницы и нередко утомлявший своих слушателей, частенько прикусывал язык, когда светловолосый верзила с синими глазами медленно стискивал свои большие руки, словно хотел сокрушить злую судьбу. Уж не нормандец ли он? Марк сообразил, что за четыре года, проведенные бок о бок, он не удосужился поинтересоваться его происхождением. Ну и ладно. Успеется.

В кафе делать было нечего, и Марк ждал. Пальцем он рисовал на столике скульптурные мотивы. Кисти у него худые и длинные. Ему очень нравилась их точная лепка и выступающие вены. Насчет всего остального у него были серьезные сомнения. Но стоит ли об этом думать? Только потому, что ему предстоит увидеть великого светловолосого охотника? И что с того? Конечно, он, Марк, среднего роста, худой, с угловатым лицом и телом, – не вполне идеальный парень для охоты на зубра. Его скорее послали бы лазить по деревьям, стряхивать плоды. Собиратель, так-то вот. Весь из себя утонченно-нервный. Ну и что? Тонкость тоже нужна. Деньги кончились. У него еще остались перстни, четыре больших серебряных перстня, два из них с золотыми нитями, броские и сложные, не то африканские, не то каролингские, унизывавшие пальцы его левой руки. Жена бросила его ради более широкоплечего типа, это уж точно. И наверняка еще худшего придурка. Однажды она это поймет, Марк очень на это рассчитывает. Но будет слишком поздно.

Быстрым движением Марк стер свой рисунок. Статуя ему не удалась. Вспышка раздражения. Без конца эти вспышки раздражения, бессильной ярости. Легче легкого рисовать карикатуры на Матиаса. А он сам? Кто он еще, как не упаднический медиевист, этакий щуплый элегантный брюнет, изящный и упорный искатель бесполезных вещей, продукт роскоши, потерпевший крушение в надеждах, в несбыточных мечтах цепляющийся за серебряные перстни, за видения тысячного года, за крестьян с тачками, которые умерли много веков назад, за забытый романский язык, на который, по-хорошему, всем наплевать, и за женщину, которая его бросила? Марк поднял голову. На другой стороне улицы был огромный гараж. Марк не любил гаражи. Они наводили на него тоску. Мимо этого длинного гаража крупными неспешными шагами продвигался охотник-собиратель. Марк улыбнулся. Все тот же блондин с непокорными густыми волосами, обутый в неизменные кожаные сандалии, которые Марк терпеть не мог, Матиас шел на встречу с ним. Как всегда, под одеждой он казался голым. Матиас почему-то всегда выглядел голым под одеждой. Свитер на голое тело, брюки прямо на бедрах, сандалии на босу ногу.

В любом случае, какими бы они ни были – один безыскусственный и грузноватый, другой утонченный и сухощавый, – сейчас они встретятся за столиком этого уродского кафе. Одно другому не помеха.