— «Усерднейше рекомендую любезному вниманию…» Так, так… «Самый способный студент механического отделения…» Очень мило! «Большая золотая медаль…» Пан Вольский!

— Моя фамилия Вильский.

— Скажите, пан Вильский, она действительно большая, эта ваша большая золотая медаль?

— Да.

— Так, так!.. Прошу вас, садитесь, у меня без церемоний.

Приглашение оказалось излишним, так как Вильский без всяких церемоний уже уселся.

Дочитав письмо, Вельт снова заговорил:

— С этим письмом двери нашего дома открыты перед вами. Друзья наших друзей — наши друзья. Сделайте одолжение, с нынешнего дня по четвергам — к нам на чай, в половине десятого вечера.

— Но могу ли я рассчитывать… — заикнулся Вильский.

— В салоне моей жены вы, без сомнения, можете рассчитывать на избранное общество.

— Простите, я имел в виду службу…

— Ах, вы имели в виду службу? Мы еще поговорим об этом.

Вильский поклонился и направился к выходу. Банкир крикнул ему вдогонку:

— Минутку, пан Вильский! Когда будете писать князю, передайте, пожалуйста, нижайший поклон от меня.

В тот же вечер за чаем Вильский познакомился с пани Вельт. Это была женщина в расцвете лет, не то чтобы красавица, но величавая и вместе с тем пленительная. Ее смуглое лицо было строгим и нежным, а черные глаза с необъяснимой силой кружили людям головы.

В этот вечер хозяйка дома не раз заводила беседу с Вильским, а он, с головой погруженный в свои проекты, говорил только о них. Жена банкира слушала внимательно и так пристально смотрела на него, что Владислав, вернувшись домой, долго не мог заснуть.

На следующий день Вельт поручил Вильскому выгодную работу и торжественно повторил приглашение бывать как можно чаще.

«Она тебя любила», — назойливо нашептывал все тот же голос, и под его действием многие подробности представлялись сейчас Вильскому в ином свете.

Как-то на очередном из четвергов, когда Вильский с хозяйкой беседовали о его студенческом житье-бытье, к ним присоединился один из салонных сплетников и стал рассказывать о некой даме, убежавшей с любовником.

— Женщины на многое способны ради любви, — насмешливо заключил рассказчик.

Пани Вельт сурово посмотрела на него, а когда он удалился, сказала Владиславу своим спокойным глубоким голосом:

— Да, женщины на многое способны ради любви, но мужчины не умеют это ценить.

Сказав это, она встала и, не глядя на Вильского, перешла к соседней группе гостей.

В другой раз, когда он развивал перед ней планы строительного товарищества, она прервала его неожиданным вопросом:

— Вы всегда разговариваете с женщинами только об инженерных делах?

— Смотря с какими, — возразил Вильский. — С иными приходится и об искусстве, но это очень скучно.

— Ах, вот как, — заметила она. — Ну что ж, говорите хоть что-нибудь.

Запрокинув голову на спинку кресла и полузакрыв глаза с выражением спокойного восхищения на лице, она выслушивала рассуждения о необходимости асфальтировать фундамент, о водопроводных трубах и газификации жилищ и снова и снова о железных перекрытиях.

Вильский оказался в странном положении. У него была невеста, которую он любил, а он поддерживал знакомство с другой женщиной, к которой его влекло каким-то темным инстинктом. При беседах с пани Вельт он ощущал, как его жилы наливаются чем-то вроде расплавленного олова, но ощущение это никогда не овладевало им надолго.

Иногда, ободренный ее взглядами, он пытался пролепетать что-нибудь о любви, но при первых же намеках взгляд его собеседницы холодел, а губы складывались в брезгливую и презрительную гримасу. Он тотчас переводил разговор на посторонние предметы, и снова все было хорошо.

Вначале эта загадка приводила Вильского в совершенное недоумение, со временем он привык и говорил себе: «Какая жалость, что эта женщина так холодна и способна рассуждать об одних только финансовых и технических материях. Если бы не это, все окружающие были бы без ума от нее, и в первую голову ее собственный муж».

И вот эта-то женщина, по словам Гродского, была без ума от Владислава!

— Не может быть! — пробормотал Вильский, просыпаясь от грез и поднимаясь с качалки. — Пани Вельт создана из мрамора и… банкнотов…

«И все-таки она тебя любила», — шептал голос.

— Ерунда! — возразил Вильский с усмешкой. — «Любила», а ее муж совершенно перестал давать мне работу.

«С каких пор?» — спросил голос.

— Да… со дня моей свадьбы, — отвечал Вильский.

«То есть с того самого дня, как пани Вельт, узнав о твоей свадьбе, тяжело захворала», — заключил голос.

Холодный пот выступил у Вильского на лбу. Он подошел к окну и стал вслушиваться в шум дождя.

Кто-то приблизился к нему на цыпочках, обвил его шею руками, прижался влажными губами к его запекшимся губам и спросил робко и тихо:

— Но ты ее не любишь?

Вильский пришел в себя.

— Только тебя люблю я, Элюня, тебя… и мой труд!

— Но меня хоть на одну капельку больше?.. на такую малюсенькую?

— На такую большую! — смеясь, ответил муж.

Призраки рассеялись.

Наступили первые дни апреля; снег стаял, и на улицах повеяло весенним ветром. Вернувшись однажды из города домой, Владислав принес жене несколько травинок и сказал ей, что в поля уже прилетели жаворонки, а он садится сегодня за задания Гродского.

Раньше он не мог приступить к ним, так как один из местных инженеров поручил ему срочную работу, над которой он сидел днями и ночами две недели подряд.

Теперь наконец он пришпилил бумагу к чертежной доске и очинил карандаши.

— Знаешь, Владик, — сказала Эленка, — а мы скоро выставим вторые рамы! Ах, прости… я мешаю тебе… Больше не буду, никогда-никогда. Может, растереть тебе тушь?

В эту минуту кто-то вошел в прихожую.

— Что там? — спросила Эленка.

— Телеграмма господину Владиславу Вильскому, из Кракова. Прошу расписаться в получении.

— Из Кракова?.. — слегка удивленно протянул Владислав, принимая телеграмму. — Дай ему десять грошей, Элюня.

Он удивился еще больше, когда, распечатав телеграмму, прочел следующее:

— Что это значит? — спросила Эленка.

— Не понимаю! — отвечал Вильский. — Разве только, что мой дядя умер, а его поверенный сошел с ума.

— Умер твой дядя? Тот самый богач? Может, он тебе что-нибудь оставил?

— Это на него не похоже. Один раз в жизни он дал мне тридцать рублей, и не думаю, чтобы после смерти он сделался щедрее.

— Все-таки тут что-то есть, — сказала Эленка.

— Э, что может быть, — ответил Владислав, садясь за работу.

Четверть часа спустя Эленка снова сказала:

— Если бы он тебе оставил тысяч десять.

— Не беспокойся, не оставил.

— Ну, тогда поцелуй свою жену.

Владислав добросовестнейшим образом исполнил приказание и продолжал работать.

Через час пришла вторая депеша:

— С ума они сошли, что ли! — буркнул Владислав, бросая телеграмму на пол.

— Нет, как хочешь, милый Владик, тут что-то есть, — говорила взволнованная Эленка. — Наверно, дядя завещал тебе эту виллу…

— Детские мечты! Он всю жизнь избегал меня…

— Как бы то ни было, надо что-то делать.

— Я и делаю чертежи для Гродского.

В эту минуту принесли третью телеграмму:

— Может ли это быть, Владик! — воскликнула Эленка, хлопая в ладоши.