Я уже был тогда совершеннолетним, а Валька Курдюкова далеко еще нет. Ей было пятнадцать. Однажды она возвратилась домой после встречи со мной пьяная. Точнее, возвратил ее я — прислонив к стене возле двери квартиры. Все это послужило началом репрессий против меня и кончилось вполне печально: ее стали встречать после школы отец, мать и сестра. Меня вызвали в детскую комнату милиции и предупредили, что посадят за несовершеннолетнюю. (У этой девчонки были трусики сбоку на пуговицах. Таких я после нигде не встречал.)

В конце концов они нас разлучили. Позже я встретил ее через несколько лет, она была уже несчастлива замужем. Ее приводил ко мне (я уже жил с моей первой женой — Анной Рубинштейн — на площади Тевелева, это было где-то в 65—67-м годах) мой бывший соученик Яшка Славуцкий. Она уже была крупной здоровой женщиной, хотя ей должно было быть не более 20 лет. Взрослая Валька мне не понравилась. Она была очаровательным подростком, в мужской ушанке, щеки горят от мороза, с хохотом каталась с ледяной горы, как бесенок танцевала с азартной мордочкой твист. И мы шатались, млея от жары и вина, по Журавлевскому пляжу — и мне завидовали, что у меня такая девчонка, у нее и в 15 лет были уже отличные бедра и груди. А менструировала она с 11 лет. Она была ранняя. Но разлука с ней обошлась мне дорого. В тот же год, когда нас насильно развели с Валькой, я очень переживал, совершил безумный поступок и приземлился на Сабуровой даче (соответствующие главы есть в книге «Молодой негодяй»), приобщившись таким образом в нежном еще возрасте к великим пациентам этой исторической больницы: Гаршину, Врубелю, Хлебникову. Она приходила первое время к моим окнам, и на нее мастурбировали мои соседи-пациенты. Но родители контролировали ее, и она исчезла из-под окон лечебницы.

Речку Харьков я переплыл, вспоминаю, как раз напротив Благовещенского собора как-то в начале зимы. Шел сильный снег, а льда еще не было. Я разделся и переплыл речку на спор. И не заболел. Ребята ждали меня на другом берегу и влили в меня водки. Сейчас, вынужденно записывая эти мои мемуары о воде, должен признаться, что удивлен взрывчатостью своей собственной личности. Даже только в этих, привязанных к воде эпизодах, столько эксцентричных поступков. Даже с Сабуровой дачи я умудрился тогда сбежать в возрасте 18 лет, выпилив решетку. На следующий день меня, впрочем, поймали, сняв с кровати друга, Толика Толмачева, где я невинно почивал.

Закончу эту главу упоминанием о том, что в этот полдень мне достался нервный портье отеля «Лефортово». Беспрестанно слышу, как он подымает закрывающую глазок щеколду и смотрит на меня — усатого и бородатого человека в камере № 25. Думаю, что со стороны я похож в моем черном свитере на капитана Немо. Тот служитель отеля, что руководит нами в бане по четвергам, называет меня «профессор». Мой сокамерник М.К., когда его месяц назад перевели ко мне из камеры чеченского генерала Радуева, назвал меня «ученым»; когда я жил в Алтайских горах, соседи-табунщики называли меня «академиком».

Фиона была веселая, или казалось, что веселая, жирная актриса. Брюнетка. Она снимала квартиру в полсотне метров от магазина «Секс Пистолз». Ее очень дорогой тупичок, где она снимала квартиру с двойными нарами (ей-богу!), назывался что-то вроде King's Road's Square или King's Road Gardens. Тому, кто на воле, легко уточнить, в этом же тупичке проживал сам Мик Джагер.

Год был 1980-й. В «Секс Пистолз» толпились буржуазные рыжие коровы из Гулля, Манчестера, Дюрбана и другой провинции, покупали порезанные тряпочки и тишотки с усопшим Сидом Вишесом. Панк-рок группа давно распалась, но магазин процветал. С Фионой нас познакомила хрупкая профессорша Валя Полухина. (Редактор «Книги мертвых» решил почему-то, что Kiel — это город Киль в Германии, сделал Валю профессором немецкого университета. Блин, Валентина — профессор английского университета Kiel University! Кто-нибудь должен усмирить редакторов!) Фиона нравилась всем мужчинам, особенно тем, которые в возрасте. Мне она нравилась как друг и собутыльник, как водитель автомобиля. (Кстати, она меня чуть не угробила однажды, мы ехали, ударяясь о железное разделение дороги близ аэропорта. Серьезно, мы были на волосок от гибели! Я остался невозмутимым.) Что касается постели, то тут возникла проблема. У нее из отверстия, того, куда мужчина входит, как-то непотребно, по-песьи воняло. Я деликатный человек и не стал бы об этом писать, если бы не она сама первая начала. История развивалась так. Лет 15 назад Валентина Полухина познакомилась с моей женой Еленой и навеселе сообщила ей, что я жил в Англии и у меня был роман с актрисой Фионой. Однако актриса осталась мною недовольна. На что моя бывшая жена, не поверив ушам своим, защитила мою мужскую честь, воздав мне должное. При встрече Елена все же осведомилась у меня о том, что там такое с актрисой, с шотландкой? А Фиона была шотландка. Я сказал: «Нестерпимый запах отбивал у меня всякую охоту заниматься любовью с Фионой». «Она что, не мылась?» — фыркнула Елена. Я сказал, что мылась достаточное количество раз и лежала в ароматической пене так долго, как любят лежать женщины. «Значит, у нее, у бедняжки, это естественный запах, — вздохнула Елена. — Впрочем, некоторые мужчины любят густой запах. Наполеон писал своей Жозефине из армии перед приездом, чтобы она не вздумала мыться», — продемонстрировала моя бывшая жена недюжинное знание истории, с гинекологическим уклоном. Я жил у Фионы и потому заставлял себя ее обслуживать. Я не хотел выглядеть неблагодарным.

В Лондоне мне нравилось напиваться. Вообще англичане — грубые и неотесанные люди. Но нажираться они умеют. Я пил там «Блэк вельвет» — это смесь пива «Гиннесс» с шампанским. После «Черного вельвета» я мог даже преодолеть запах Фионы.

Все это, скорее, веселые мотивы и интонации, и анахронизмом звучат они в стенах Лефортово, где в коридорах, слышу, возят вечернюю кашу.

Среди моих английских утех особняком стоит путешествие на Остров Собак. Откуда я взял, что там где-то на Темзе есть Остров Собак, я не помню. Кажется, у поэта Томаса Стернза Элиота есть строки о дожде, надвигающемся со стороны Острова Собак. Или о птице, летящей в сторону Острова Собак. И я стал просить Фиону, чтобы она отвезла меня на Остров Собак: на «Dog's Island». Она никогда не слышала о Dog's Island, но она, возможно, хотела выйти за меня замуж, я был веселый, может быть, другие еще хуже реагировали на ее запах, откуда я знаю. Она выяснила у знакомых актеров, и ей сказали, что да, такой Dog's Island есть. Это жуткое складское пространство, куда выкидывают трупы те, кому надо от трупов избавиться, и что там ни души вокруг, ездить туда не надо. Название местность получила оттого, что там околачиваются стаи бродячих собак. Со времен средневековья.

Услышав такую характеристику местности, мне еще больше захотелось туда поехать. Однажды я уговорил ее, и мы поехали. На заднем сиденье ее маленькой машинки пристроился долговязый и худосочный Кен или Кхен, в общем, после «К» в его имени где-то была буква «Н». Мы отправились вдоль скучной, как водопроводный шланг, Темзы. Стал накрапывать дождь. «У англичан нет национальной еды, та, что есть, — говенная, ужасная архитектура и отвратительно заебистый характер. У них есть «скотч» — и тот они отвоевали, вырезав миллионы шотландских горцев», — сказал я Фионе, чтобы поощрить ее. Она довольно улыбнулась. Как крестьянская чернобровая девка-горянка. Таковой она и была на самом деле. И мы продолжили путь к Острову Собак.

Дождь лил уже дождевыми плоскостями. Мы переспрашивали дорогу до тех пор, пока было у кого спрашивать. Наконец склады и эстакады повсюду, собак, правда, не видать, дождь, — я почувствовал, что мы там, где надо. Ибо было страшно безрадостно вокруг. И ни души. «Мы на месте, — сказал я. — Останавливай». Фиона остановила автомобиль. «А где река-то?»

«I don't know where is a river»,[10] — буркнула Фиона обессиленно и уронила голову на руль. Настырный, я попросил ее повернуть раз, мы повернули два, еще раз и все же выехали к воде. Может, это не был основной приток Темзы, скорее всего, это был канал, но вода должна была быть темзовской. Потому я вышел под проливной дождь. Уж если быть эксцентричным, то надо им быть до конца.