В Красноярск я поехал в конце октября 2000 года писать книгу о Быкове. Взял с собой свою девчушку — «крошечную Настю», как я ее называю на страницах книги «Охота на Быкова». С тех страниц, к моему дичайшему неудовольствию, дорвавшийся до текста редактор (автор в тюрьме, помешать не сможет) вырезал некоторые эпизоды с ней. (У меня как крайнюю плоть отрезали, так было неприятно, когда я получил книгу и обнаружил обрезание. Надеюсь, издатель исправит во втором издании, вернет все, что касается моей девочки, на место.)

Крошечная она потому, что когда я ее в последний раз замерял, в ней было всего 157 сантиметров росту. Когда я уже сидел в тюрьме, ей исполнилось 19 лет. Один год крошечная Настя отучилась в Литературном институте и бросила его. Она отлично пишет изуверские истории и выклеивает из раскромсанных фотографий в журналах дичайшие коллажи. И она, конечно, не моя дочь, хотя я и называю ее моей девочкой. Она моя девушка. Между нами 39 лет разницы. Самая молодая соломенная вдова русской литературы.

Мы приехали в Красноярск, сменили пару квартир и, наконец, осели в квартире на углу улиц Горького и Ленина, прямо за музеем Ленина, точнее, там жил в 1897 году ссыльный рабочий, у которого бывал Ленин. Это обстоятельство спасло бревенчатый дом от разрушения, когда центр стали застраивать многоэтажками. Дом сделали музеем.

Я вставал около восьми, проходил на кухню, одевался и садился писать. Ударили морозы, выпал снег, в квартире было очень холодно. Крошечная Настя под шестью одеялами оставалась сладко посапывать в постели. Мне не хотелось покидать мою теплую куклу, но за книгу я уже получил аванс, и мне хотелось сделать начатую работу в темпе. Параллельно с собственно написанием первых глав книги я продолжал встречаться с персонажами трагедии Анатолия Быкова. Свидетельский характер книги позволял не ждать, когда соберется вся информация. Начал я хронологически — с детства и юности Анатолия Петровича, материалы о детстве и юности были мною собраны вначале в его родном городе Назарове и затем добраны в Красноярске. О нашей с Настей совместной поездке в Назарово немного информации есть в книге «Охота на Быкова». Есть в книге и сделанные Настей фотографии. Смешная, в апельсиновой дубленочке с капюшоном, с военным рюкзачком за плечами, она стала ходить у меня в красноярские магазины. Жили мы без излишеств — все деньги всегда поглощала партия. Обыкновенно покупалась курица по 41 рубль килограмм или мороженая горбуша, картошка, рис, макароны, для меня литровая пластиковая бутыль портвейна от 40 до 45 рублей за бутыль. Возвращалась она с рюкзачком, было слышно — долго топала по лестнице, в зубах какое-нибудь зеленое мороженое. Румянец во все щеки. Детский лучезарный вид в ее случае был обманчив — на самом деле внутри сидело травмированное самообороняющееся изо всех сил существо, готовое сжать клыки. Ее самое длинное произведение называлось «Девочка-бультерьерочка» — страниц сорок человеконенавистнических наблюдений над миром. Любимый певец — Мэрлин Мэнсон. В коридоре московской квартиры у нас висел его цветной портрет формата А2. Любимый герой — Чикатило, которого она ласково называла «Андреем». Он такой беззащитный, — говорила она. В городе начали готовиться к Новому году. Мы решили однажды все же пойти основательно погулять, так как я сказал ей, что в центре повсюду завезли ледяные глыбы и начали изготавливать из глыб ледяные скульптуры. Что даже есть ящеры. Мы оделись, взяли фотоаппарат и пошли. Она одела теплые колготки, сарафан, бомбер и сверху дубленку. А под капюшон еще вязаную шапочку с кистями. Мы пошли по проспекту Мира, шли долго, все измерзли и вышли к ледяному Енисею. Мы приехали в Красноярск, когда Енисей уже стоял замерзший. Нам и нужно было выйти к замерзшему Енисею, но мы вышли не туда. Мы хотели выйти к гостинице «Красноярск». Именно там, сказали нам по местному теле, «воздвигнуты наилучшие скульптуры в городе». Делать нечего — пошли обратно. У меня всегда очень горячие руки, я никогда не ношу перчаток. А она забыла свои варежки в Москве, хотя стала готовиться к поездке давным-давно, но вот забыла. Я взял ее за ручку, и мы пошли. Я в лоховском тулупчике из пропитанного серого брезента (сменял его некогда у Тараса Рабко на джинсы «Левис»). С бородкой, косящий под провинциального дедушку, и она, косящая под внучку. На самом деле такие два типчика вовсю совокуплялись!

Наконец папа и дочка (или дедушка и внучка) вышли к гостинице «Красноярск», и там я фотозапечатлел Настю на фоне гигантских ледяных штофов, стаканов, рюмок, еще какой-то буфетной утвари. Было что-то под -30 градусов, потому переходить автостраду, чтобы спуститься к набережной замерзшего Енисея, мы не стали. Мы пошли домой. По дороге купили портвейна и еды. Дома я приготовил в кастрюле курицу. Мы съели ее всю, Настя чуть пригубила свой стакан, а я выпил два или три. Потом мы застелили кровать, улеглись, обнялись, я задрал на ней ночную рубашку, присланную моей мамой, и, как говорят в респектабельных старых романах, «счастливее их не было пары во всей вселенной».

Я понимаю теперь, что жил в раю. Я мог наблюдать, как она, заспанная, ковыляет в ночной рубашечке в туалет, не раскрывая глаз. Как одевается по утрам. Она все натягивала лежа: трусы, колготки, брюки. Когда нам привезли обогреватель, спасибо за это Ирине Мишаневой, в квартире стало гораздо теплее, мы могли теперь укрываться меньшим количеством одеял и не дрожать, одеваясь. Так вот, она одевалась, зацепив трусы за ступни ног, подымала ноги, болтала ими в воздухе и натягивала трусы на свои нежные ножки и все остальное. При этом она могла грязно ругаться, если процедура происходила не так быстро, как она хотела. Она одушевляла предметы и, ударившись о стол или кровать, кричала: «Подлый! Как ты посмел!» — и разражалась инвективами. Еще ребенок, но уже женщина с твердым характером, совершенно особая девчонка. В ней на каждом шагу, во всяком движении и взгляде чувствовалась святость, порой юродивая. Скорее всего, именно такой была Жанна д'Арк. Я познал тьму женщин. Среди них не было подобной.

Вставая, крошечная Настя пила жидкий чай из блюдечка, как старушка. Пила долго и старательно. Первое время жизни со мной она по утрам кушала, но под моим влиянием кушать перестала. Затем из кухни она переходила в комнату, где усаживалась за большой стол, где, обильно кривляясь и разговаривая сама с собой, принималась за два рода деятельности. Или читала здоровенного формата том Фоменко/Носовского «Новая хронология Руси, Англии и Рима», или старательно писала. Написала она тогда несколько тетрадок, но результата мне так и не показала, я так и не увидел. Она сидела так, что сзади видна была ее тоненькая шейка, с затылка спускалась тонюсенькая длинная косичка. Блондиночку мою я стриг несколько раз под ноль, только эту косичку оставлял.

Мы воссоединялись обычно часам к трем. Разговаривали, развлекались, я готовил еду. Она кокетничала. Серо-голубые круглые глазки, любопытный нос, румянец… Завтра мой адвокат Сергей Беляк поведет ее на пресс-конференцию, где она будет выступать как «гражданская жена Эдуарда Лимонова», вместе с Беляком и Генрихом Падвой. Они будут представлять мою книгу «Охота на Быкова», ту самую, которую я писал в ее присутствии на берегах Енисея.

Ей 19 лет, и ей очень нелегко. Она — самая юная соломенная вдова русской литературы. Ее man, похожий на испанского гранда и капитана Немо, сидит в тюрьме.