И вот мы в Алма-Ате. Авантюрный роман. Вечные снега Алатау над Советом министров. Из дверей телекомпании «Хабар» выходит в белом костюме молодой, лысый, с крепким черепом заместитель директора Владимир Рерих. Улыбается. Жмет мне руку. Рерих — правая рука Дариги.

— Мы, конечно, поможем вам, Эдуард. Мы уже нашли, где вас определить. Наш журналист Гриша Беденко. — Гриша стоит рядом, улыбается, он потерял ногу в Таджикистане, несчастный случай, перевернулся БТР, ногу отсекло люком. — Гриша готов вас пустить к себе. У него двухкомнатная квартира в центре города, он поживет у мамы…

Рерих долго трясет мою руку, говорит, что он потрясен, польщен, какая честь, какая встреча, вот уж не мог бы предположить. На самом деле мы танцевали уже один танец. Еще на ж/д вокзале, когда «Хабар» снимал нас, выходящих из поезда (впоследствии они умело покажут нас, бритых, в бутсах — замедленная съемка впечатлит обывателя, вот тяжело приехали «боевики»), мы сцепились в танце. Я знакомился с Бектасовым в темных очках и его тонтон-макутами, когда меня попросил об интервью журналист «Хабара».

— Помогите устроиться на ночлег — сказал я, — получите интервью любой длины.

Они связались с Рерихом. Рерих, скорее всего, предложил Дариге: давайте используем ситуацию. Ситуация всех устраивала, меня в первую очередь: мне надо было защитить своих от спецслужб, встретиться с диссидентами в Алма-Ате, проехать в Таджикистан. А им: о, они хотели использовать меня, чтобы показать, какие они хорошие и цивилизованные.

Через пару дней Рерих пригласил меня в алма-атинские бани. Мне их заранее восхвалили: самые старинные, лучшие в Средней Азии. Действительно, снаружи они были как гжелевые бутылки, отделанные мозаикой. Билеты были закуплены заранее. Мы разделись в довольно просторной раздевалке. Через многие залы прошли в простынях мимо большого бассейна. Явились в сауну. Весь обычный курс наслаждений: потеешь, поливаешь камни, тебя секут вениками. Затем в бассейн. На некоторое время меня посещала мысль: а вдруг меня здесь утопят или удавят? Или уколят. Ядом, сковывающим сердечную мышцу, говорят, такие существуют. Банщики там были высокомерны.

Через некоторое время мы пошли в буфет. Ели там рыбу, пили пиво, пили водку. Они меня осторожно расспрашивали. Я притворялся отмороженным и завел беседу на тему: как мне выпросить у Дариги самолет, чтобы доставить нас всех в Таджикистан, в 201-ю дивизию. Ведь у вас же там есть Казахстанский батальон? Ведь солдат вы туда как-то переправляете? Рерих убедился, что имеет дело с отмороженным писателем. Он попросил меня прийти в «Хабар» к двенадцати часам.

— Дарига Нурсултановна будет рада вас видеть. Завтра у нее день рождения. Она всегда празднует его в коллективе.

Алма-атинские бани были самые лучшие в Средней Азии. «Хабар» — самая современная телекомпания в Средней Азии. Нурсултан Назарбаев — самый современный монарх в Средней Азии, — так я говорил в ноги национал-большевикам, развалившимся на матрасах в квартире Беденко. Они смеялись.

Рядом с банями в темноте был парк. Там цвели одуряющие цветы, такой запах висел над луной. Авантюрный роман продолжался.

Так получилось, что к началу процесса над полковником Будановым я оказался в Ростове. То есть я туда стремился давно, меня туда приглашал один, только что ставший полковником полковник, но я все откладывал. И вот приехал. За мною уже год следили. Но жить надо и выполнять обязанности надо, даже если ты под колпаком. Полковник Сергей встретил меня и моего охранника на вокзале. Помимо него встречала толпа специфических товарищей в черных шапочках, младший командный состав конторы, оперативники. Полковник Сергей взял меня за локоть и вывел меня мимо ментов, осуществляющих face-control у выхода, а также мимо еще одной группы ментов, стоявших чуть далее, у забора. Никто нас не остановил. Скрывать нам с Мишкой-охранником было нечего, у нас с собой ничего не было, но чтоб лишний раз не цеплялись. Мы дошли до полковничьего «уазика» и с облегчением вскарабкались на заднее сиденье.

— Ну а чего вы хотели? У нас город пограничный, крупнейший перевалочный пункт, транспортная артерия меж Кавказом и Россией-матушкой.

— Да мы ничего не хотели, — сказали мы. — Только повсюду за нами слежка. Надоело.

Мишку уже успели спросить на перроне: «Тебя не Эдуард зовут, парень?», — те самые люди в черных шапочках-«пидорках». То ли у них не было моей фотографии с бородой, то ли просто выебывались, давали знать, что все знают.

Мы поехали к полковнику в его отстроенный немцами военный квартал, в трехкомнатную пустую аккуратную квартиру. Там было скучновато, но просторно. Я обещал приехать и приехал. Хотя время никак не благоприятствовало поездке в город Ростов для культурного отдыха с полковниками. Тем более что полковники бросили пить.

На самом деле Сергей — писатель. Автор военных очерков о Дагестане и Чечне, редактор военной газеты, автор книжек, а я — старший товарищ, признанный писатель, среди прочего автор репортажей и очерков о войне. Еще в начале 90-х я публиковал свои репортажи с сербских войн в «Советской России», в газете «День», а позднее в отдельных книгах и создал, думаю, для себя целую школу военного журнализма. Во всяком случае, военный корреспондент «Завтра» и мой друг Влад Шурыгин позднее признавался мне, что я научил писать его по-новому. Они были все выходцы из Львовского военно-политического училища, где их учили советскому журнализму. В моих репортажах они почерпнули, что важна личная нота, поняли, как хороша вовремя увиденная деталь, нашли у меня романтику войны, то есть я на них влиял. Мы особенно на эти темы не беседовали, но уважение ко мне присутствовало. Сергей посещал меня обязательно, приезжая в Москву, вот и я посетил его. Его товарищ — тоже полковник и тоже выпускник Львовского военно-политического — был теперь главой пресс-службы командующего Северо-Кавказского военного округа. Вдвоем они работали над книгой о генерале Трошеве, книга должна была выйти в издательстве «Вагриус». Редактор Андрей Ильницкий из «Вагриуса» был мой старый знакомый, он издавал мой роман «316 пункт «В»» и мой трехтомник из девяти романов. Вот все это нас связывало воедино. Даже более того: полковник, глава пресс-службы генерала Трошева, был еще и мой земляк по Харькову, — его родители живут в Харькове, как и мои, и он периодически туда наезжает.

Я люблю армейцев. Я никогда не скрывал этого. Я сам, как кентавр, — наполовину революционер, наполовину воин. Если бы меня не забраковали в 1960 году по причине близорукости, я бы был сегодня высшим офицером, думаю, точно.

В первый же вечер полковник повез нас в сауну. От девочек мы с Мишкой отказались. Но от выпивки, от водки, и от пива, и шампанского, и еды, накупленной полковником Сергеем, — нет. Аппетит нам не испортило и то обстоятельство, что в темный переулок, где помещалась сауна, въехал с приглушенными огнями автомобиль…

Первый ковш, выплеснутый на горячие камни, ожег голову. Я обычно прикрываю лицо, когда первый ковш выплескивают на камни. Второй идет в кожу, вглубь. Довольно здоровое сердце, чтоб не сглазить, позволяет мне сидеть в сауне как угодно долго, только мне надоедает. Вообще я бы жил без пауз, без пустых мест, но и без этого моя жизнь чудовищно интенсивна, что бы было, если спрессовать еще?

В следующий вечер мы отправились, правильно, — в сауну. На этот раз в другую. Теперь уже впятером. С нами был рослый симпатичный офицер на спортивном автомобиле. Эту сауну содержала молдаванка, среднего возраста. Полковник опять предложил нам девок, и мы опять отказались. Мишка — мой охранник — может, и не отказался бы, но я влюблен в крошечную Настю и не позволял себе, а Мишка смотрел на меня. А полковникам было неудобно при основоположнике военного журнализма пялить девок. Словом, мы сидели в обстановке борделя: диванчики, коврики, подушечки, укромные уголки рядом с бассейном, и только трое пили водку. Зато ели много шашлыков.