— За такие бабки можно было бы и все сто, — брюзгливо заметил Пчела.

— А сто тебе и Господь Бог не даст, — Космос плюхнулся на диван рядом с Белым и взгромоздил ноги на столик.

— А! — недовольно поморщился Пчела, перелистывая какие-то бумаги. — Баловство все это…

Саша и Космос быстро переглянулись. Космос фыркнул, Саша сдержался.

— Да ладно, перед выборами не помешает, — примирительным тоном сказал он и многозначительно процитировал: — «Скрой то, что говоришь сам, узнай, что говорят другие, и станешь подлинным Государем». Никколо Макиавелли…

— Слышь, ты, Никола, — Пчела оторвался от документов и неодобрительно покачал головой. — Если ты так с избирателями будешь разговаривать — пролетишь, как фанера над Парижем. Проще надо быть, тогда к тебе потянутся люди.

— Куда уж проще, еханный бабай?.. — хмыкнул Саша.

В двери переговорной появился озабоченный Макс, не говоря ни слова, он быстро подошел к Белову.

— Саша, нас это… слушают, — наклонившись к самому уху Белова, еле слышно прошептал он. — Антон там на стене нашел заклепку…

Все сразу вскочили на ноги и гуськом, на цыпочках прошли в кабинет. Стоящий на стремянке Антон повернулся к подошедшим ребятам, приложил палец к губам и показал наверх. Там, под снятой панелью декоративной обшивки, в верхнем углу стены поблескивал «жучок» подслушивающего устройства. Саша с усмешкой взглянул на крайне озадаченного Пчелу. В ответ тот лишь развел руками и молча сунул спустившемуся вниз Антону пачку зеленых банкнот.

На освободившуюся стремянку тут же поднялся Белов. Он внимательно осмотрел устройство и вдруг с мальчишеским лукавством подмигнул друзьям.

— А я вот думаю: может, ну к черту эти выборы?!.. — с наигранной задумчивостью произнес он прямо в «жучок».

— Ты что, Сань, охренел?! — тут же подыграл ему Пчела.

— Ну а что, в натуре? — продолжал дурачиться Белов. — На выборах ведь кто побеждает?.. Сильнейший! А кто у нас сильнейший?.. Во-ло-дя…

Космос и Пчела прыснули, а Белов легонько щелкнул ногтем по блестящему кругляшу «жучка» и язвительно улыбнулся:

— Володенька! Кончай пакостить, слышишь?..

В Москве весь снег давно уже стаял, а здесь, в подмосковной рощице, в низинках еще сохранились островки ноздреватого, голубовато-серого весеннего снега. На фоне одного из них суетливый и словоохотливый фотограф распорядился выкопать яму.

Пока двое хмурых рабочих ковыряли лопатами землю, Каверина готовили к съемке. Его облачили в прорезиненный армейский комбинезон и военный бушлат, обильно заляпанный грязью. После этого миловидная девушка-гримерша принялась за его лицо. Володе приклеили недельную щетину, нарисовали синяки, кровоподтеки и темные круги под глазами. Физиономия получилась жутковатая, но фотограф, заправлявший всем на съемочной площадке, остался доволен.

— Хорошо, Юленька! — проблеял он на бегу. — Займись теперь абреками, киска…

Чуть поодаль, у микроавтобуса стояли пятеро мужчин — в зимних камуфляжных куртках, с зелеными повязками на головах и с автоматами в руках. Другая девушка приклеивала им черные усы и бороды. Возле ямы расставляли свою аппаратуру осветители, а фотограф беспрестанно метался от одной группы к другой и всех поторапливал.

Сверху, с высушенного апрельским солнышком пригорка, за всей этой суетой наблюдал подполковник Введенский. Вообще-то идея подготовить серию снимков о страданиях Каверина в плену у чеченских боевиков принадлежала ему, Введенскому. Он вполне резонно полагал, что публикация их в прессе добавила бы его подопечному немало голосов сердобольных старушек-избирательниц.

И, тем не менее, такая низкопробная фальсификация была Игорю Леонидовичу не по душе. Мышиная возня внизу была ему отвратительна, впрочем, лицо его оставалось абсолютно беспристрастным.

Фотограф тем временем начал выстраивать мизансцену — расставил бородачей с автоматами по периметру ямы и с подобострастием препроводил туда главного героя — Каверина. Кандидат в думское кресло с недовольным видом спустился в яму, но оказалось, что ее края едва достают ему до пояса. Этого, безусловно, было мало.

— Идиоты! — напустился на угрюмых землекопов фотограф. — Я же говорил: по грудь надо! Это что, по-вашему, — грудь? — он не глядя ткнул пальцем в сторону ворочавшегося в яме Каверина, оказалось — точнехонько в его оттопыренное мягкое место.

— Так это… Вода же там… — оправдывались рабочие. — Как он в воде-то?..

Яма действительно была подтоплена талой водой. У Каверина, обутого лишь в туфли и резиновые бахилы, стали замерзать ноги.

— Послушайте, как вас там!.. — раздраженно окликнул он фотографа. — Давайте скорее, я же здесь окоченею!

Тот сразу забыл о землекопах и кинулся к клиенту.

— Владимир Евгеньевич! — затараторил он, в отчаянии заламывая руки. — Так снимать невозможно! Понимаете, очень неудачный ракурс, да и общая композиция… Владимир Евгеньевич, вам надо опуститься ниже… А что если встать на колени?! — вдруг осенило его.

— Что?! — возмутился Каверин.

— Всего на одну минуту, Владимир Евгеньевич, на одну только минуточку! — взмолился фотограф.

Володя скривил разрисованное гримом лицо и нехотя согласился:

— Ладно, только быстро… И коньяку приготовьте!

Опершись руками о края ямы, Каверин опустился на колени. Фотограф метнулся к штативу, припал к камере и заверещал:

— Владимир Евгеньич, протез спрячьте вниз — вы же еще с рукой! И взгляд, пожалуйста, жестче и мужественней. Как у Брюса Уиллиса в «Твердом орешке». Вот так!.. Отлично!.. Абреки, больше жестокости! Дайте звериный оскал!.. Автоматы ближе!.. Так!

Один из бородачей с ухмылкой приставил к голове Каверина ствол автомата. «Узник», уставившись на него снизу вверх, сделал благородно-несгибаемое лицо. Одна за другой засверкали фотовспышки.

— Есть!.. Отлично! Снято! — радостно воскликнул фотограф.

Бородач тут же убрал автомат, протянул Каверину руку и вытащил его из ямы.

— Фу, замерз, черт, — раздраженно пробормотал «узник».

— Ничего, Владимир Евгеньевич, сейчас коньячку!.. — фотограф энергично замахал кому-то рукой и, извинившись, убежал.

Осветители принялись шустро сматывать шнуры и раскладывать аппаратуру по кофрам. Абреки, переговариваясь и отклеивая на ходу фальшивые бороды, направились к автобусу.

К Каверину подлетела девушка-гримерша с пластиковым стаканчиком коньяка. После того как Володя залпом проглотил коньяк, она стала снимать грим. Через четверть часа умытый и благоухающий Каверин поднялся к поджидавшему его у машины Введенскому.

— Чуть не околел, блин! — пожаловался Володя.

Игорь Леонидович сочувственно кивнул и протянул ему несколько листов машинописного текста.

— Владимир Евгеньевич, вот ваша героическая биография. Выучите, как «Отче наш».

Неспешно шагая к машине, Каверин рассеянно пробежал глазами по тексту.

— В принципе, это реальная история одного офицера-вэвэшника, — пояснил Игорь Леонидович. — В январе он попал в плен под Курчалоем, потом его расстреляли.

— Курчалой? — оживился Каверин. — Я там на свадьбе гулял. У меня друзья там.

— Никаких свадеб, — категорично покачал головой Введенский. — Вы там сидели в яме. Забудьте о друзьях. Не упоминайте название их тейпов. И вообще, без нужды не детализируйте.

— Нет, Леонидыч, ну так тоже нельзя, — слегка куражась, возразил Володя. — Что значит «забудьте»? Я за эти годы Чечню вдоль и поперек изъездил, у меня там полно товарищей среди о-очень уважаемых людей…

— Владимир Евгеньевич, нас не интересует реальность, — терпеливо разъяснил подполковник. — Если вы расскажете людям, чем занимались в действительности, вы не то что в Думу не попадете, вы на Колыму поедете. Но использовать ваш чеченский опыт в избирательной кампании мы обязаны.

Они подошли к машине, и Каверин уселся на заднее сиденье лимузина. Он то рассеянно смотрел на говорящего Введенского, то опускал глаза в текст своей новой биографии. При этом было совершенно непонятно — слушает ли он вообще то, что ему говорят. Игоря Леонидовича такая его манера прямо-таки бесила, но он, стоя перед сидящим Володей, невозмутимо продолжал: