Стоял удивительный месяц май, какие выдаются лишь два-три раза в жизни, когда ослепительно светит солнце, когда все вокруг радует взор, а воздух напоен воспоминаниями о детстве. Мегрэ называл его месяцем благодати, ибо он напоминал комиссару и его первое причастие, и первую весну в Париже, когда все было еще для него внове, все полно чудес.

На улице, в автобусе, в своем кабинете ему доводилось застывать на месте под впечатлением от отдаленного звука, дуновения теплого ветерка, светлого пятна корсажа, переносивших его на двадцать, а может быть, тридцать лет назад.

Накануне, когда они собирались на обед к семейству Пардонов, жена вдруг спросила его, слегка покраснев:

— А не смешно ли я выгляжу в мои-то годы в этом цветастом платье?

В тот вечер их друзья Пардоны против обыкновения пригласили супругов Мегрэ не к себе домой, а в небольшой ресторан на бульваре Монпарнас, где они вчетвером обедали на террасе.

Мегрэ и его супруга молча обменялись заговорщическими взглядами, так как лет тридцать тому назад на этой самой террасе они впервые пообедали вдвоем.

— Есть у них баранье рагу?

Хозяева заведения переменились, но в меню по-прежнему было рагу из баранины, над столиками все так же криво висели лампы, по углам стояли растения в кадках и шавиньоль в графинах на столиках.

Всем было весело. За кофе Пардон достал из кармана журнал в белой обложке:

— Послушайте, Мегрэ, о вас тут пишут в «Ланцете».

Мегрэ, знавший по названию этот очень известный и серьезный английский медицинский журнал, нахмурился.

— Они пишут о вашей профессии вообще. Статья подписана неким доктором Ричардом Фоксом, я вам сейчас переведу более или менее дословно отрывок, который будет вам интересен. «Осведомленный психиатр, опираясь на свои научные познания и свой врачебный опыт, в состоянии хорошо понимать людей. Однако бывает и так, что, увлекшись теорией, он понимает их хуже, чем способный школьный учитель, писатель или даже полицейский».

Какое-то время они поговорили об этом то в шуточном, то в более серьезном тоне. Потом супруги Мегрэ проделали часть пути домой пешком по утихшим улицам.

В то время комиссар еще не подозревал, что эти слова лондонского врача будут неоднократно приходить ему в голову в течение ближайших дней и что воспоминания, навеянные сказочным месяцем маем, окажутся чуть ли не дурным предзнаменованием. На следующий день в автобусе, увозившем его в Шатле, он еще рассматривал лица пассажиров с таким же любопытством, как когда был новичком в столице.

Ему было также любопытно подниматься по лестнице в здание уголовной полиции в качестве дивизионного комиссара, отвечая на почтительные приветствия сослуживцев. А давно ли он, взволнованный, впервые вошел в это учреждение, руководители которого казались ему легендарными личностями?

На душе у него было и легко, и немного грустно.

Открыв окно, он просмотрел почту и вызвал молодого Лапуэнта, чтобы дать ему указания.

За двадцать пять лет Сена ничуть не изменилась: все так же проплывали по ней лодки, а рыбаки с удочками стояли на тех же самых местах, как будто никуда и не уходили.

Попыхивая трубкой, комиссар наводил порядок у себя в кабинете, освобождая его от завершенных дел и уничтожая дела незначительные, когда зазвонил телефон.

— Вы можете зайти ко мне на минутку, Мегрэ? — спросил директор.

Мегрэ неспешно направился в кабинет шефа.

— Мне только что позвонили с набережной Орсе по любопытному поводу. Не сам министр иностранных дел, разумеется, а начальник его кабинета. Меня попросили срочно прислать к ним человека, наделенного полномочиями принимать решения. Так мне было сказано. «Может, инспектора?» — спросил я. «Желательно кого-нибудь рангом повыше. Вероятно, здесь речь идет о преступлении».

Мужчины переглянулись без намека на иронию во взгляде, так как оба не любили иметь дело с министерствами, а тем более с таким высокопоставленным, как министерство иностранных дел.

— Вот я и подумал, что, может быть, вы сами туда отправитесь…

— Наверное, придется мне…

Директор взял со стола лист бумаги и протянул его Мегрэ:

— Вам нужно спросить месье Кромьера. Он вас ждет.

— Это начальник кабинета?

— Нет. Это человек, занимающийся этим делом.

— Мне взять с собой инспектора?

— Ничего не знаю, кроме того, что я вам уже сказал. Эти люди любят тайны.

Мегрэ все же позвал с собой Жанвье, и они сели в такси. На набережной Орсе их направили не к главной лестнице, а к узенькой в глубине двора, по которой они протискивались словно между кулисами в театре. Поблуждав по коридорам, они обнаружили приемную, и там вахтер, никак не отреагировав на фамилию Мегрэ, заставил его заполнить карточку.

Наконец их провели в какой-то кабинет, где одетый с иголочки молодой чиновник неподвижно и молчаливо сидел напротив такой же бесстрастной пожилой дамы.

Складывалось впечатление, что они, вероятно, сидят так с тех пор, когда с набережной Орсе позвонили в уголовную полицию.

— Комиссар Мегрэ?

Комиссар представил Жанвье, которого молодой человек удостоил лишь беглым взглядом.

— Не зная, в чем здесь дело, я на всякий случай захватил одного из своих инспекторов…

— Садитесь.

Кромьер заботился прежде всего о том, чтобы напустить на себя важный вид, и говорил он с такой снисходительностью, какая присуща чиновникам его ведомства.

— Если уж с набережной Орсе обратились непосредственно в уголовную полицию, — он произнес слово «набережная» так, будто речь шла о чем-то священном, — значит, господин комиссар, дело не совсем обычное…

Наблюдая за ним, Мегрэ держал в поле зрения и пожилую даму, должно быть глухую на одно ухо, так как она вытягивала шею, чтобы лучше слышать, и в то же время следила за движением губ.

— Мадемуазель… — Кромьер заглянул в одну из карточек у себя на столе. — Мадемуазель Ларрье — служанка, вернее, гувернантка в доме одного из наших старейших и наиболее заслуженных послов, графа де Сент-Илера, о котором вы наверняка слышали…

Мегрэ помнил это имя, потому что встречал его в газетах, но это, как ему казалось, было слишком давно.

— Выйдя в отставку лет двенадцать тому назад, граф де Сент-Илер жил в Париже в своей квартире на улице Сен-Доминик. Сегодня в половине девятого мадемуазель Ларрье явилась сюда, и ей пришлось подождать какое-то время, пока ее смог принять ответственный работник.

Мегрэ представил себе пустые кабинеты в половине девятого утра и пожилую даму, неподвижно сидящую в приемной, устремив взгляд на входную дверь.

— Мадемуазель Ларрье на службе у графа де Сент-Илера уже больше сорока лет.

— Сорок шесть, — уточнила она.

— Пусть так. Она была рядом с ним на всех его постах и вела домашнее хозяйство. Последние двенадцать лет она была единственной, кто жил в его квартире на улице Сен-Доминик. И вот сегодня, найдя пустой спальню, куда она принесла завтрак своему хозяину, она обнаружила его мертвым у него в кабинете.

Старая дама смотрела на них по очереди проницательным и недоверчивым взглядом.

— По ее словам, Сент-Илер получил одно или несколько пулевых ранений.

— Она не обращалась в полицейский участок?

Белокурый молодой человек напустил на себя важный вид:

— Я понимаю ваше удивление. Но не забывайте, что мадемуазель Ларрье большую часть своей жизни прожила в дипломатической среде. И хотя граф уже не состоял на дипломатической службе, она все же подумала, что в нашей профессии есть определенные правила сохранения тайны…

Мегрэ подмигнул Жанвье.

— И ей не пришло в голову вызвать врача?

— Дело в том, что смерть не вызывала никакого сомнения.

— Есть сейчас кто-нибудь на улице Сен-Доминик?

— Никого. Мадемуазель Ларрье пришла прямо сюда. Во избежание недоразумений и потери времени я уполномочен заявить вам, что граф Сент-Илер не владел никакими государственными тайнами и причину его смерти не нужно искать в политике. Тем не менее надо действовать очень осторожно. Когда речь идет об известном человеке, особенно если он служил в нашем ведомстве, газеты всегда стремятся поднять шум и высказывают самые несуразные предположения… — Молодой человек встал из-за стола. — Если вам угодно, сейчас мы поедем туда.