Толпа двигалась по тротуарам. Они расстались, и несколько секунд спустя Жан Шабо уселся за свой письменный стол перед стопкой конвертов, на которые надо было наклеить марки.
Сам не зная почему, он теперь испытывал скорее грусть, нежели страх. Он с отвращением смотрел на письменный стол, устланный объявлениями нотариальной конторы.
— Квитанции у вас? — спросил у него заведующий.
Жан подал их.
— А квитанция «Льежской газеты»? Вы что, забыли «Льежскую газету»?
Подумаешь, драма! Катастрофа! Заведующий говорил таким трагическим тоном.
— Послушайте, Шабо, я должен сказать вам, что так не может продолжаться. Работа есть работа. Долг есть долг. Я вынужден поговорить об этом с хозяином. А кроме того, я слышал, что вас встречают по ночам в таких неподходящих местах, куда я лично никогда не ступал ногой. Откровенно говоря, вы пошли по плохой дорожке. Смотрите на меня, когда я говорю с вами! И не принимайте такой иронический вид! Слышите? Это вам так не пройдет…
Дверь захлопнулась. Молодой человек остался один и продолжал наклеивать марки на конверты.
В это время Дельфос, вероятно, сидел на террасе «Пеликана» или в каком-нибудь кино. Стенные часы показывали пять. Шабло подождал, пока они подвинулись еще шестьдесят раз — на одну минуту, — потом встал, взял шляпу и закрыл на ключ ящик своего стола.
Широкоплечего мужчины поблизости он не заметил.
Было свежо. Сумерки расстилали на улицах широкие полосы голубоватого тумана, пронизанные огнями витрин и светом из окон трамваев.
— Покупайте «Льежскую газету»…
Дельфоса в «Пеликане» не было. Шабо искал его в других центральных кафе, где они обычно встречались.
Ноги у него были такие тяжелые, а голова такая пустая, что ему захотелось пойти лечь.
Когда он вернулся домой, то сразу же почувствовал, что происходит нечто необычное. Дверь кухни была открыта. Мадемуазель Полина, польская студентка, жившая в меблированной комнате в их доме, наклонилась над кем-то, кого молодой человек не сразу разглядел.
Он молча приблизился. Вдруг раздались рыдания.
Мадемуазель Полина, приняв строгое выражение, повернула к нему свое некрасивое лицо.
— Посмотрите на вашу мать, Жан.
А мадам Шабо, в переднике, положив локти на стол, плакала горькими слезами.
— Что случилось?
— Это вы должны знать, — ответила полька.
Мадам Шабо вытирала красные глаза, смотрела на сына и рыдала еще сильнее.
— Он добьется, что я умру!.. Это ужасно!..
— Что я сделал, мать?
Жан говорил невыразительным, слишком ясным голосом. Страх сковывал его с головы до ног.
— Оставьте нас, мадемуазель Полина… Вы очень милая… Мы всегда предпочитали быть бедными, но честными!..
— Я не понимаю…
Студентка ускользнула. Слышно было, как она поднималась по лестнице и оставила открытой дверь своей комнаты.
Что ты наделал?.. Говори откровенно… Отец сейчас вернется… Когда я подумаю, что узнает весь квартал…
— Клянусь тебе, я не понимаю!..
— Ты лжешь!.. Ты прекрасно знаешь, что лжешь с тех пор, как ты с этим Дельфосом и с этими грязными женщинами!.. Полчаса тому назад прибежала торговка овощами, мадам Вельден, мадемуазель Полина была здесь…
И мадам Вельден сказала при ней, что приходил человек, чтобы получить у нее сведения о тебе и о нас. Этот человек, конечно, из полиции!.. И надо ж было, чтобы он обратился именно к мадам Вельден, самой главной сплетнице во всем квартале! Сейчас все уже, конечно, в курсе дела.
Она встала, машинально слила кипящий кофе через фильтр кофейника. Потом достала скатерть из шкафа.
— Стоило жертвовать всем, чтобы воспитать тебя!..
Теперь нами занимается полиция, может быть, придет к нам в дом!.. Неизвестно, как посмотрит на это твой отец… Но я твердо знаю, что мой отец выгнал бы тебя…
Подумать, что тебе нет еще и семнадцати!.. Это все твой отец виноват!.. Это он позволяет тебе шляться до трех часов ночи… А когда я сержусь, он за тебя заступается…
Сам не зная почему, Жан был уверен, что так называемый полицейский был не кем иным, как тем широкоплечим мужчиной. Он упрямо уставился в пол.
— Так, значит, ты ничего не скажешь? Ты не хочешь признаться в том, что ты сделал?
— Я ничего не сделал, мать…
— И полиция стала бы заниматься тобой, если бы ты ничего не сделал?
— Может быть, это совсем не полиция?
— А кто же это в таком случае?
У него вдруг хватило смелости солгать, чтобы покончить с этой тягостной сценой.
— Может быть, это люди, которые хотели бы взять меня к себе на службу и желают собрать обо мне сведения… Мне плохо платят там, где я работаю… Я обращался в разные места, чтобы найти другую работу…
Она испытующе посмотрела на него.
— Ты врешь!..
— Клянусь тебе…
— Ты уверен, что вы с Дельфосом не наделали глупостей?
— Клянусь тебе, мать…
— Ну, в таком случае тебе надо сходить к мадам Вельден… А то она будет рассказывать всем, что тебя ищет полиция!
В замке входной двери повернулся ключ. Месье Шабо снял пальто, повесил его на вешалку, вошел в кухню и сел в свое кресло.
— Ты уже дома, Жан?
Он удивился, почему у его жены красные глаза, а у сына смущенный вид.
— Что случилось?
— Ничего!.. Я бранила Жана. Я хотела бы, чтобы он больше не приходил так поздно… Как будто ему неуютно здесь, в своей семье…
Она ставила на стол приборы, наполняя чашки. За едой месье Шабо читал газетную статью, комментируя ее.
— Вот эта история тоже наделает шума!.. Труп в плетеном сундуке… Наверняка иностранец и, конечно, Шпион…
Потом он переменил тему разговора.
— Месье Богдановский заплатил?
— Нет еще. Он сказал, что ждет деньги в среду!
— Он ждет их уже три недели! Ну что ж! В среду ты ему заявишь, что так продолжаться больше не может.
Воздух был тяжелый, отдающий знакомыми запахами; отблески света лежали на медных кастрюлях, яркие пятна на рекламном календаре, еще три года назад прибитом к стене и служившем газетницей.
Жан машинально ел и понемногу погружался в истому. В этой привычной обстановке он начинал сомневаться в реальности событий, происходивших во внешнем мире. Ему уже трудно было представить, что два часа назад он был в комнате танцовщицы, которая надевала при нем чулки, в халате, раскрытом на бледном, мясистом, немного увядшем теле.
— Ты навел справки и по поводу дома?
— Какого дома?
— Дома на улице Феронстре.
— Я… я, правда, забыл…
— Как всегда!
— Надеюсь, сегодня вечером ты отдохнешь. У тебя жуткий вид.
— Да… Я никуда не пойду…
— Первый раз на этой неделе! — вмешалась мадам Шабо, которая еще не совсем успокоилась и следила за выражением лица своего сына.
Щелкнул почтовый ящик. У Жана сразу возникла уверенность, что это к нему, и он бросился в коридор, чтобы открыть. Месье и мадам Шабо смотрели сквозь застекленную дверь.
— Опять этот Дельфос! — сказала мадам Шабо. — Никак не может оставить Жана в покое. Если так будет продолжаться, я пойду к его родителям.
Приятели тихо разговаривали на пороге. Шабо несколько раз оборачивался, чтобы убедиться в том, что их не подслушивают. Казалось, он сопротивлялся настойчивым уговорам.
И вдруг он крикнул, не возвращаясь в кухню:
— Я сейчас приду!
Мадам Шабо встала, чтобы помешать ему уйти. Но он торопливо и лихорадочно схватил с вешалки шляпу, выскочил на улицу, с шумом захлопнул дверь.
— И ты позволяешь ему так вести себя? — крикнула мадам Шабо мужу. — Какое уважение ты ему внушаешь?
Если бы ты держал себя немного более авторитетно…
Она продолжала говорить на эту тему, сидя под лампой и не переставая есть, в то время как месье Шабо косился на свою газету, которую он не смел читать, пока продолжалась эта резкая критика.
— Ты уверен?
— Ручаюсь… Я его хорошо узнал… Он прежде был инспектором в нашем квартале.