Но Шахов и Кондратьев оба были уже пенсионеры, оба были огорчены поражением «Зенита» и общий язык за коньяком нашли… Они, кстати, несколько раз пересекались по службе и относились друг к другу с уважением.

За стопкой коньяка будущие Председатель и Лидер потолковали о футболе, отечественном бардаке и развале… В разговоре коснулись и наркомании. Тем паче, что она – наркомания – предстала перед ними совершенно зримо и наглядно: за соседним столиком (вернее, под столиком) «лицо кавказской национальности» передало двум подросткам шприц. Подростки с ходу удалились в сортир.

Шахов сказал мрачно:

– Извините, Евгений Дмитриевич, отлучусь в туалет.

Кондратьев усмехнулся понимающе:

– Сходите, Игорь Палыч, сходите.

В туалете Шахов отобрал у салажат шприц и раздавил его ногой на полу. Салагам дал по подзатыльнику. Когда вернулся в зал, Кондратьев сидел за столиком «лица» и очень вежливо с ним беседовал. «Лицо» сделалось бледным-бледным, только щетина сине-черная выделялась. «Лицо» сориентировалось неправильно и стало предлагать деньги. Тогда ему предложили пройти в туалет – для совершения сделки. В туалете у него вежливо взяли доллары, потом совсем невежливо отобрали порошок. И все это спустили в унитаз. Когда «лицо» поняло, что его развели, оно пришло в ярость. Но ему быстро и без всяких киношных эффектов расквасили нос и отбили «хозяйство».

На улице, вдыхая свежий вечерний воздух, Кондратьев сказал:

– Что-то мы с тобой, Игорь Палыч, не того…

– А может быть, так и надо, Евгений Дмитрич?

Мелочь, в сущности, пустяк… Но именно с этого эпизода началась история Организации.

После того как Председатель получил информацию из Владимира, он позвонил Лидеру:

– Как там у тебя Африканец?

– Работаем… В принципе, все идет нормально.

– Надо активизировать работу. «Караван» готовится в путь.

– Ты изменился, Таранов, – сказала Светлана.

– Почему? – спросил он.

– Вот я и хочу понять: почему?

– Я стал хуже или лучше? – лениво спросил Иван. Они лежали на широком сексодроме – обнаженные и расслабленные. Вспыхивала при затяжках сигарета, выхватывала из темноты лицо Таранова со впалыми щеками. В окно бился балтийский ветер. Светлана щелкнула выключателем бра – спальня наполнилась теплым оранжевым светом.

– Ты стал другим. Не хуже и не лучше – просто другим, – сказала Светлана, вглядываясь в его лицо. – Что с тобой произошло, Ванька?

– Глупая филологиня. Богиня-филологиня! Я такой, какой есть. Это просто тебя долго не было, – солгал он. Он врал легко. Внешне легко и даже с улыбкой. Но на душе было противно. Тошно было, тошнехонько… Иван ощущал себя убийцей. Доводилось ли ему убивать раньше? Да, ему доводилось убивать. Ему доводилось убивать столько, что об этом не хочется вспоминать. Но все предыдущие убийства он совершал либо по приказу, либо по внутреннему убеждению. Приказы не обсуждаются. Он не особо задумывался, зачем это надо. Он знал, что это надо… Четыре года назад – уже на гражданке – он расстрелял двух крымских авторитетов. И это тоже было правильно – он защищал своего товарища. Полтора месяца назад он начал войну против банды Сына. И это было правильно – он мстил за Славку и Иришку… Он сжег полчища голодных змей, готовых вылупиться в подвале на мысу Овечьем. Он вогнал стилет в сердце предателя Коломенцева. Но при этом Иван Таранов не ощущал себя убийцей.

А вот теперь, после расстрела в «диких гаражах», ощущал. Он отлично понимал, что его жертвы не были невинными овечками. Одни привезли в город отраву, другие готовились ее продать. И все-таки… Все-таки на душе было пакостно.

– Я такой, какой есть, Светка-конфетка, – бодро произнес Иван. Светлана покачала головой – она чувствовала, что он лжет.

Но у Таранова, тем не менее, был «отпуск». Лидер, слава богу, не звонил. А уже желтели листья. Воздух стал прозрачен и наполнен чем-то неуловимым, присущим только осени. Таранов испытывал двойственное чувство – отвращение к своей новой работе, с одной стороны, и желание уничтожать убийц, – с другой. Он не мог разобраться в себе. Растерянность и тревога жили в нем, что было совершенно ему не свойственно. Таранов пытался скрыть это от Светланы, но разве от любимой женщины скроешь? Она все видела…

Ощущение беды было общим. Маска осени шелушилась позолотой листвы. Апатия сменялась тревогой, тревога – страстью. Ночь наполнялась нежностью… А утро вновь приносило тревогу и апатию. Апатию и тревогу. Листва еще не облетела вся. Еще отдавало последнее тепло солнце. Календарь, как и положено календарю, лгал… Северный ветер рвал крылья ангела на Петропавловском шпиле. Ангел исполнял блюз на струнах ветра. Никто не знал, что принесет завтрашний день, другой день… Другой день? Разве бывает другой день?

Неделя – это так мало. Очень мало, невероятно мало, фантастически мало. Ветер стихает, вечер складывает свои крылья. И все кончается…

Караван готовится в путь. Он еще стоит, еще не увязаны тюки с товаром, еще спят погонщики и дремлют верблюды. Вот-вот он тронется.

Позвонил Лидер:

– Есть работа, Африканец.

– Когда?

– Вчера, – лаконично ответил Лидер.

Таранов вышел на «службу». Двадцатого сентября утром он приехал на дачу под Ломоносовом. Там его ожидали Лидер и Федор, молчаливый мужик лет тридцати. Иван мог дать голову на отсечение, что Федор вырос на той же грядке, что и сам Таранов, но, разумеется, об этом не спрашивал.

Мирно попили кофейку, и Лидер поставил задачу:

– Сегодня приедут ребятки из Азербайджана. Привезут не менее восьмисот граммов героина. Передача – завтра, у Пяти углов. Покупатель на встречу опоздает.

– Почему? – спросил Таранов.

– Потому, что мы об этом позаботились, – улыбнулся Лидер. – Так что работать будет легко. Курьер приедет на темно-синей «ауди» с двумя охранниками… Справитесь?

– Постараемся, – усмехнулся Федор. Таранов промолчал.

– Есть один нюанс: курьера нужно зачистить обязательно. Это – непременное условие. Вот фотография курьера. Вопросы есть?

Еще около часа обсуждали детали. Потом Африканец и Федор выехали в Петербург. Выехали по отдельности и встретились у Пяти углов. Они изучали проходные дворы, прикидывали варианты и возможные осложнения… Центр города – не лучшее место для проведения акций такого рода. Это вам не «дикие гаражи» за городской чертой. После долгих поисков они так и не обнаружили подходящей позиции для снайпера и решили, что Таранову придется работать с колес – из машины. Но машину необходимо бросить. Значит, требуется «левая» тачка. Это несколько осложняло дело, но других вариантов не просматривалось.

Почти новенькую «Волгу» с тонированными стеклами они угнали за два часа до обозначенного времени встречи. На ближайшем пустыре прикрепили на нее ментовские номера, на крышу поставили магнитную мигалку. За двадцать минут до рандеву официально-черная «Волга» стояла на пересечении Щербакова переулка с улицей Рубинштейна. Федор сидел за рулем, Таранов с «сайгой» – на заднем сиденье… ждали.

– Кажется, они, – сказал Федор. Таранов затушил сигарету о коврик и сунул окурок в карман.

– Точно они, – сказал Федор. Впереди из потрепанной «ауди-80» вылез человек, фото которого показывал Лидер. В руке он держал черный дипломат. Пискнула рация. Таранов взял ее в руки: да?

– Олень, – произнесла рация женским голосом. – Олень прибыл. На синей «ауди». С ним двое. Сидят в машине. Как поняли? Прием.

– Видим оленя, работаем. Отбой.

Иван сунул радиостанцию в карман, надел маску и сказал Федору:

– Поехали, Федя.

«Волга» рыкнула движком и, включив мигалку, рванулась по Рубинштейна. Таранов опустил стекло. Напротив «ауди» Федор затормозил. Таранов дал первый выстрел по машине. В «ауди» осыпались боковые стекла, открыв глазу двух ошеломленных быков. Латунная гильза пролетела через салон, ударилась о скошенное лобовое стекло «Волги». Таранов дал еще три беглых выстрела. Бах! Бах! Бах! Летели гильзы, синим озаряла улицу мигалка, двое в салоне «ауди» повалились набок с простреленными головами. Курьер, стоявший несколько в стороне, метнулся в арку, отбросил в сторону дипломат.