Иван молчал. Лидер вытащил из кармана сотовый телефон.

– Если надумаете, – сказал Лидер, – позвоните. Наберите просто 001.

Таранов промолчал. Лидер положил на землю коробочку сотового телефона, повернулся и ушел. Через пару минут свернулись мужики, что «работали» на чужой могиле.

Шелестел ветер в верхушках деревьев. И две свечи, как две души, теплились на песчаных холмиках.

Спустя два часа после встречи на кладбище подполковник Шахов докладывал о результатах своему шефу, полковнику Кондратьеву. Сначала он дал прослушать ему запись беседы с Африканцем. Кондратьев внимательно прослушал и заметил:

– Судя по голосу, он держался спокойно.

– Спокойно. Собственно, именно на эту реакцию мы и рассчитывали.

– Почему?

– Потому, что я уже однажды входил с ним в контакт. Мой голос был ему знаком… Помните, я звонил ему в тот вечер, когда он ликвидировал иуду Коломенцева?

– Помню, – кивнул Кондратьев. – Тогда мы еще не знали, что он ликвидировал Коломенцева.

– Да, разумеется… В тот вечер мы многого еще не знали. Я позвонил Африканцу, и он запомнил мой голос. Вполне возможно, что он принял меня за подставную фигуру. Но вместе с тем мой звонок не повлек для него никаких неприятностей. После этого он исчез. Исчез на несколько дней. Я предположил, что он навестит могилу своего убитого друга.

– Ты у нас умница, Игорь Палыч, – произнес Кондратьев, он же Председатель. – Как вы расстались?

– Так же, как и встретились, – спокойно. Я сказал, что жду его звонка. Он ничего на это не ответил.

– А сам что думаешь: позвонит?

– Пятьдесят на пятьдесят… но, думаю, позвонит. Он уже очень глубоко влез.

– После вашей беседы куда он поехал? – спросил Председатель.

– На квартиру своей любовницы…

– Проконтролировали?

– Только в конечной точке. Он в достаточной степени опытный человек и наружку, в принципе, может срубить. Это его насторожит, и тогда на положительный результат можно не рассчитывать.

Кондратьев побарабанил пальцами по столешнице, потом сказал:

– Это все хорошо, Игорь Палыч. Это все здорово. Люди, особенно ликвидатор, нужны позарез. Сам знаешь…

– Конечно, Евгений Дмитриевич, – кивнул Лидер. – Получить профессионального ликвидатора – большая удача. Особенно такого уровня, как Африканец.

– Вот именно. Но я сейчас о другом. – Председатель встал, прошелся по кабинету и остановился напротив Лидера. Лидер ждал. – Я о другом сейчас, Игорь… Поступила информация из Владимира: одна из местных группировок налаживает связи с таджиками. Пока что конкретных договоренностей нет, но ведь будут…

Лидер подумал, что у Председателя есть своя собственная агентура во Владимире, о которой даже он – Лидер – не знает.

– А это, – продолжил Председатель, – десятки, если не сотни килограммов таджикского и афганского героина.

– Надо подключаться, – сказал Лидер. – Готовить операцию.

– Я уже готовлю ее. Во Владимире действуют два моих человека, собирают информацию.

– Хорошо, – кивнул Лидер. – Мои функции?

– Владимир я беру на себя. А ты попробуй подготовить Африканца.

– Будем работать. Как окрестим операцию?

– Операция «Караван». Так вот, я бы хотел подключить к «Каравану» Африканца. Нужно будет проверить его в деле и поднатаскать по конспирации. «Караван»! Это самая важная тема сегодня. Мне нужен человек для «Каравана».

В это же время во Владимире, в сквере Липки, сидел пожилой, элегантно одетый мужчина и кормил голубей. Василию Тимофеевичу Шувалову шел шестьдесят пятый год. Вообще-то люди его профессии редко доживают до преклонных лет. Вот и у Графа здоровье было уже не ахти, но он никогда на судьбу не жаловался – жив и слава Богу. Большинство его товарищей по ремеслу давно уже отошли в мир иной. Навряд ли они попали в рай. Но ведь и адом людей, прошедших тюрьмы, этапы, БУРы, лагеря, лесоповалы, голодовки, не испугаешь.

Васю Шувалова эвакуировали из блокадного Ленинграда по льду Ладожского озера. Ему было всего восемь лет, но он на всю жизнь запомнил ветер, прожигающий до костей. Запомнил бег дребезжащей полуторки в темноте. Запомнил вой пикирующих «мессеров» и ожесточенный лай зенитных батарей. Запомнил, как ушла в полынью идущая впереди машина… Их вывезли в Ижевск. Там, недалеко от Александро-Невского собора (а в Ленинграде Вася жил в трех минутах ходьбы от Александро-Невской лавры, и это совпадение сильно его изумляло), в разваливающемся интернате он и прожил три года. Там же, в Ижевске, принимавший истощенных блокадных детишек пожилой интеллигентный врач сказал, услышав Васину фамилию:

– Ишь ты, графинчик петербуржский.

Так Вася Шувалов стал Графинчиком. Ему прозвище не нравилось, раздражало. И он дрался, когда его так называли. Дрался жестоко, не обращая внимания на то, что противник старше и крупнее… Как правило, его били. Но зауважали и звать Графинчиком перестали. Однако до прозвища Граф было еще далеко.

А врача, который дал ему прозвище, в 49 году арестовали. Прямо в интернат пришли два суровых дядьки в штатском, показали какую-то бумагу и сказали:

– Давай, Гольцман, собирайся.

И увели. Это видел весь интернат. Вася на всю жизнь запомнил, как понуро шел сутулый врач по раскисшему февральскому снегу… И как прошептал ему в спину директор интерната Ничипорюк: вот так, жидок, вот так. Повали-ка теперь лес, абрамчик.

Ночью Вася залез в кабинет Ничипорюка, разорвал и разбросал по помещению бумаги, пририсовал рога на портрете Макаренко и украл полпачки «Беломора»…

В принципе, могло бы и обойтись. Вот только Вася в темноте перепутал портреты Макаренко и Генералиссимуса.

Наутро в интернате снова появились те двое, что увели вчера Гольцмана, и женщина в форме, с кобурой, с папироской… Васю вычислили быстро. Женщина, не вынимая папироски изо рта, спросила:

– Как тебя зовут, мальчик?

– Граф Шувалов, – ответил Вася.

– Ох, дурак, дурак, – прошептала женщина с папироской. И Васю увезли «за Можай», в другой интернат, который почему-то назывался «Коммуной», а по сути был тюрьмой для малолеток. Через полгода Вася оттуда сбежал и поехал домой, в Ленинград. Ехать ему было не к кому – все родные, кроме сестры, умерли в блокаду. А дом, где они жили, разрушило бомбой. Старшая сестра, эвакуированная в Махачкалу, вышла там замуж, да там же и осталась… Так или иначе, но он поехал домой… Паровозы, паровозы… паровозы. Вагоны с запахом портянок. С безрукими и безногими фронтовиками. В полгруди – медали: «За отвагу», «За взятие Кенигсберга», «За оборону Сталинграда».

Три дня Шувалов бродил по городу. Голодный, злой, неприкаянный. А на четвертый день судьба занесла его на Витебский вокзал. Там его приметил Голубь. Голубь пацана накормил и… взял с собой на дело. А Ваське в тот момент было все равно: воровать так воровать. По веревке он спустился с крыши на балкон шикарной квартиры на Петроградской, открыл дверь и впустил Голубя с Американцем. Квартира принадлежала директору хлебокомбината. А что такое был хлеб в блокаду?… Взяли они столько, что трудно себе представить. Загуляли на малине в Колпине.

Потом кражи шли одна за другой. Американец учил Васю открывать замки, а Граф на лету все схватывал. Он вообще оказался очень толковым, с «умными», по выражению Американца, руками. Сам Американец помнил еще знаменитых петроградских «шниферов» – взломщиков сейфов – настоящих специалистов.

Фарт продолжался почти год. За это время они «поставили» без малого три десятка хат и магазинов. Потом нарвались на засаду. Голубя застрелил опер уголовного розыска. Американец и Граф ушли. Но через две недели на Сытном рынке их повязали. И Вася Шувалов получил свой первый срок… Потом садился еще четыре раза. Дважды бегал. Рецидивист. Особо опасный. В 65-м, когда ему было тридцать, Графа короновали воровской короной.

Но до того как Графа короновали, он прошел огромный, невероятно долгий и тяжелый путь. Только на этапах он в сумме провел больше года. И в БУРах отсидел полтора. Он, еще не будучи вором, воочию наблюдал знаменитую «сучью войну», когда воры безжалостно резали друг друга, забивали ломами, лопатами, закапывали заживо и сжигали в бараках… Он видел, как подавлялись восстания в дальних лагерях и автоматчики расстреливали вчерашних фронтовиков – разведчиков, снайперов, морских пехотинцев, танкистов – Героев. Лилась невидимая на воле кровь, ожесточались люди – до бескраю, до полного забвения, когда уже ничего человеческого не остается в человеке и вместо души – оскал… Он помнил эпоху хрущевской оттепели – тогда в лагерях разрешили свободное хождение денег. Появились коммерческие магазины, в них были продукты и шмотки, которых и на воле-то не достать. Мужики на лесоповалах и рудниках стали круто зарабатывать. Запели в бараках патефоны, зазвенели с надрывом гитары… водочка потекла, а игра в карты шла на суммы порой совершенно фантастические… Колхозники, которые в послевоенных колхозах жили и работали, как рабы, за «трудодни», попав в лагерь, раскрывали рты – вот где жизнь-то райская! В тюрьме, братцы, рай-то! А мы что же?… Эту эпоху арестанты назвали эпохой Сметанлагов.