— Я тоже попробую, — твёрдо сказал Оборвыш. Он в нетерпении вскочил. Вновь просунул голову в щель и глухо добавил. — Может быть, вылезу. Когда вертень нас с тобой здесь хоронил, он не знал, что в мире отыщется такой тощий, как я. А там что-нибудь придумаем.

Поудобнее уцепился за брёвна, подпрыгнул, забавно пыжась, принялся подтягиваться на слабеньких руках, неумело проталкиваться вверх, а Пузырь следил задумчиво за его усилиями, и когда от Оборвыша остались только ожесточённо дёргающиеся ноги, бывший друг внезапно схватил его за башмак:

— Ну-ка подожди.

Оборвыш прекратил возню, тут же свалившись вниз.

— Что случилось?

— Оставь заплечник.

— Зачем? Он же мне не мешает.

— Я говорю — сними.

— Да ну тебя! — рассердился Оборвыш. — Теряем время… — и опять сунулся в щель между брёвен.

— Стой! — вдруг заревел Пузырь.

— Что с тобой? — спросил Оборвыш, стараясь быть спокойным. Он ничегошеньки не понимал.

— Оставь свой грязный мешок здесь!

— Объясни мне, наконец, что ты хочешь?!

— Спаситель нашёлся, — выцедил Пузырь. — Знаю я, как ты мне поможешь. Вылезешь, сядешь где-нибудь и продумаешь до вечера. Мыслитель! Если у тебя будет заплечник, ты забудешь, что кто-то там в вонючей яме подыхает. Разве нет?

Такая злоба звенела в его голосе, такое отчаяние, такая уверенность в чужом предательстве, что Оборвыш не стал спорить. Он сказал: «Дурак ожиревший!», бросил в Пузыря заплечник и полез наверх.

Оборвыш оказался прав. Его изумительная худоба позволила обмануть торжествующие обстоятельства. Судорожно извиваясь, изрыгая самые чёрные из когда-либо слышанных ругательств, он продрался сквозь ненавистную преграду, заставил тело протиснуться в невообразимо узкие лазейки, он изорвал в клочья рубаху, исцарапал кожу, жестоко раскровил ладони, но всё-таки выбрался к свету! В нём бушевала неизведанная доселе ярость — на Пузыря, на брёвна, на мир, на себя. Она толкала вверх, отключив разум, оставив лишь одно желание — свободы! — и именно это страстное чувство помогло одолеть колдовские чары. Одуревший от усталости, потный, грязный, вырвался Оборвыш из плена, сел, обмякнув, на выдранный с корнями лиственник, потом лёг, обнял ствол руками и лежал так вечность.

— Я вылез, — наконец проговорил он хрипло.

Снизу прозвучал отчётливый вопрос:

— Ну и как там?

— Тут что-то дикое, — честно сказал Оборвыш. Он с трепетом смотрел вокруг. От увиденного холодело в груди, и он запоздало благодарил Небо за то, что остался жив. Разрушения были неописуемы. Он добавил:

— Пузырь, мы чудом спаслись. Нам просто повезло.

— Это ты спасся! — немедленно проорал Пузырь. — Я-то пока ещё в яме гнию!

— Не волнуйся, я тебя не брошу, — попытался Оборвыш успокоить бывшего друга. — Может снова попробуешь вылезть? Вслед за мной.

— Уже пробую, — тоскливо отозвался Пузырь. — Безнадёжно. Плечи проходят, а дальше никак…

Надо поджечь завал, подумал Оборвыш.

Нет, нельзя! Пузырь задохнётся в дыму ещё до того, как сам сгорит.

Прокопать под завалом канаву, чтобы Пузырь через неё выполз наружу?

Бред! Для этого года не хватит.

И растащить проклятые брёвна невозможно — слишком много их, слишком тяжелы они!

Что же делать?

— Ты чего молчишь? — испуганно спросили снизу. — Эй, ты здесь?

— Нужен топор, — сказал Оборвыш. — Прорубить к тебе лаз.

Пузырь воспрянул духом.

— Поищи где-нибудь поблизости, — посоветовал он возбуждённо. — У меня на повозке было три топора.

— Сейчас, — сказал Оборвыш. — Трудновато будет найти, но попытаюсь. Тут такое творится!

— А если не найдёшь?

— Схожу к дороге, у людей попрошу.

— Дадут тебе, как же! — горько заметил Пузырь. — Людей не знаешь, что ли? — и принялся с безумным остервенением рассуждать о жадности, о подлости, о низости этих заполненных гнилью кожанок, именующих себя людьми, и ещё о чём-то чёрном, недобром, но Оборвыш быстро перестал его слушать, потому что нужно было спешить. Обдумывая план поисков, он начал осторожно спускаться с ненавистной груды деревьев. А когда почти уже добрался до нормального уцелевшего леса, Пузырь сзади вдруг страшно завопил. И Оборвыш торопливо вскарабкался обратно.

— Что случилось? — спросил он взволнованно.

— Присоска! Я раздавил присоску!

Оборвыш содрогнулся.

— Ерунда! — сказал он, мгновение помедлив. — Это случайность. Она, наверное, из-за вертня перепутала день с ночью.

— У тебя там уже темнеет, да? — с беспредельным ужасом предположил Пузырь.

Оборвыш посмотрел на небесную твердь. Пока ещё было светло, однако жить Пузырю оставалось не так уж много времени. Кровожадные властелины ночи в нетерпении ждут своего часа. Свирепые, вечно голодные, скоро выползут они тысячами из нор, набросятся на пойманную в яме, забавно трепыхающуюся добычу, и останется от Пузыря лишь белесая сморщенная оболочка.

— Не бойся, время ещё есть! — бодро воскликнул Оборвыш.

— Отходился я, — севшим голосом сообщил Пузырь. — Отменялся. И зачем только в лес пошёл? Заплечник твой мне покоя не давал. Так вот он, заплечник, в руках у меня…

— Всё, хватит болтать! — резко прервал Оборвыш это болезненное бормотание. — Пойду людей позову на помощь.

Пузырь жалко всхлипнул.

— Какой дурак сунется на ночь глядя в лес? — голос у него стал совсем мёртвым. — К тому же задаром?

— Я им уплачу, — зло сказал Оборвыш. — Ты понял?

И Пузырь замолчал.

Когда изнурённые ноги уже не слушались, когда бешено работающее сердце готово было пробить рёбра, когда разодранная одежда насквозь пропиталась потом, он выскочил из леса.

Деловито брели путники. Противно скрежетали повозки, мерно вышагивали неутомимые топтуны. Дорога жила своей собственной жизнью, в заботах и хлопотах — бессмысленно шумела, разговаривала, плевалась лепёшечной шелухой, фыркала, пачкала пеной вековые камни. К кому здесь обращаться? Кого просить? К кому взывать? Он принялся лихорадочно озираться. Во рту была какая-то глупая каша из отчаянных умоляющих фраз — мешала кричать. Он прислонился к лиственнику, стараясь успокоиться.

— Смотрите, вот он! — раздался восторженный возглас. — Я его нашёл! Я его первый увидел!

Оборвыш вскинул голову. Несколько человек бодро шагали вдоль леса, уверенно, целеустремлённо — прямо к нему! Знакомый до боли голос крикнул:

— Эй, не вздумай снова убегать! Плохо будет!

Тягостный озноб пробрал вдруг Оборвыша: он узнал этих людей. Сборщики солдат. Те самые, вчерашние. Пытаться бежать было бесполезно. Совершенно бесполезно.

Предвкушая хорошее развлечение, стражники окружили лиственник. Крупные, мускулистые, накормленные, они не сомневались в своём предназначении, они хозяйски ухмылялись и сладко рыгали вчерашним огненным дурманом. Господин младший воевода с удовольствием сказал:

— Парень, мы так давно тебя искали. Ноги все сбили. И где это ты пропадал?

— В лесу, — кротко ответил Оборвыш.

Стражник мягко покивал.

— Я так и думал. Сначала-то мы тебя по дороге ловили, — он ткнул пальцем в сторону города, — но потом поняли, что там тебя нет. Решили вернуться. Мы обязательно должны были тебя найти, очень уж ты нас обидел, — голос его сделался пугающе радостным. — Сожги меня сияние! И мы тебя нашли.

Оборвыш молча стоял, прижимаясь спиной к тёплой податливой коре. Выхода не было — он отчётливо сознавал эту раздирающую душу истину. Теперь выхода не было точно. Рыдай, падай на колени, целуй врагам ноги, умой лицо грязью… Ну же, Оборвыш!

А Пузырь ждёт. Мечется, надеется, сходит с ума. Изнемогает от ожидания. Бывший друг, толстый безвредный человечек.

Это сон, подумал Оборвыш. Это бред… Огни занебесные, помогите!

Господин младший воевода с наслаждением говорил. Его тени стояли полукругом, их ненавистные рожи сливались в сплошную полоску, отгородившую лиственник от остального мира. Оборвыш пусто смотрел на окружившие его самодовольные розовые пятна и старательно слушал. Выхода не было.