— Где он работает? — спросил я.

— Охранником в пункте обмена валюты. Возле автовокзала, слева, там вывеска издалека видна. А вы кто?

— Мы вместе служили. Я Сергей Пастухов. Она недоверчиво посмотрела на меня:

— Вы и вправду Пастух? Надо же. Митя много про вас рассказывал. Я думала, что вы, как этот — Шварценеггер. А вы самый обыкновенный. Даже и не слишком из себя видный.

— Ну, спасибо, — сказал я.

Боцману было двадцать шесть лет, а жене его я дал бы не больше двадцати. Красавицей я бы ее не назвал, но было что-то в ее круглом, чуть скуластеньком лице, какой-то затаенный внутренний свет, который пробивался даже сквозь утреннюю будничную озабоченность.

Их трехлетний сын, полуодетый к детскому саду, крутился тут же, в тесной прихожей, на пороге которой мы разговаривали. Он был весь в Боцмана — такой же чернявый, бука букой, тоже весь в отца.

— Ты чего такой строгий? — спросил я его. Он посмотрел на меня исподлобья и юркнул за юбку матери.

Она улыбнулась:

— Чужих стесняется. Как и Митя.

— Ну, как он?

Она поняла, что я имею в виду.

— Да как тебе сказать, Сережа… Днем молчит. Ночью иногда вскакивает и орет. Верней, наоборот: сначала орет, потом вскакивает. А потом сидит на кухне до утра, кулак на кулак, и лбом на них или подбородком. И взгляд иногда — как у рыси. — Она посмотрела на меня и добавила: — Как у тебя. Испортила вас эта война. Хоть вернулись — и то, слава Богу… Извини, мне на работу к девяти, а еще Саньку в садик нужно.

— Может, подвезти? — предложил я. — У меня машина внизу.

— Да нет, тут рядом, мы дворами ходим. А обменный пункт сразу найдешь. И автовокзал каждый покажет. Через центр, на другом конце города…

Автовокзал мы нашли быстро и вывеску обменника тоже увидели издалека. Я велел Валере остановить машину метрах в тридцати и подошел к обменному пункту. Он располагался в торце какого-то дома, входная дверь была открыта и подперта колышком. Внутри было пусто, в этот ранний час нужды продавать или покупать доллары ни у кого еще, видно, не было. По предбаннику от стены к стене бродил Боцман, иногда останавливаясь и во всю пасть зевая. Он был в серой униформе «правопорядка», только ботинки у него были наши, спецназовские.

Я выждал, когда он повернется и окажется спиной к входной двери, проскользнул внутрь и сзади положил руку ему на плечо.

— Замри, парень! Это ограбление!

И не успел договорить, как уже лежал мордой в пол, радуясь, что на линолеум еще не успели натащить грязи, а Боцман сидел на мне верхом и деловито защелкивал на моих запястьях наручники. Я вывернул шею:

— Боцман, твою мать! Он ахнул:

— Ты?!

Мгновенно сбросил с меня браслетки и рывком поставил на ноги.

— Что такое, Дима? — спросила из узкого зарешеченного окошка кассирша.

— Все в порядке! Какой-то алкаш думал, что это палатка!

И — мне, быстрым шепотом:

— Машина есть?

— Есть.

— Я сейчас ей скажу, что хочу налить кофе. Она откроет дверь. Сразу бей меня по кумполу и входи. Кнопка тревоги у нее под столом слева. — Он сунул мне тяжелый газовый пистолет, похожий на кольт 38-го калибра. — Только без дураков бей. Пушку потом брось, пальцы сотри. Начали!

— Боцман! — изумился я. — Обалдел?! В самом деле решил, что я хочу взять вашу вшивую кассу?!

— А нет? — спросил он, словно бы даже разочарованно. — Тогда здорово, Серега!

— Здорово, Димка! Мы обнялись.

— Опять этот пьяный? — спросила кассирша, пытаясь углядеть через свою амбразуру, что происходит в предбаннике. — Может, наряд вызвать?

— Не нужно. Просто старого друга встретил.

— Скажи, чтобы она вызвала тебе подмену, — подсказал я.

— На сколько?

Я немного подумал и ответил:

— Повезет — навсегда. Не повезет — лет на двадцать.

— Какие дела?

— Узнаешь.

— Чечня?

— Нет.

Больше он вопросов не задавал. Так уж у нас повелось. Все знали: придет время — скажу.

Мы смотались на «патроле» за сменщиком Боцмана, потом заехали на Фабричную — Боцман переоделся и взял паспорт. Из автомата позвонил на работу жене, сказал, что уедет ненадолго в Москву.

— Недели на две, — уточнил я.

— Недели на две, — повторил он в трубку, немного послушал и сказал: — Я тебя тоже…

И вышел из будки.

На обратную дорогу мы потратили больше трех часов, хотя Валера шел на такие обгоны, что мы с Боцманом судорожно хватались за ручки и упирались ногами в пол, ожидая лобового удара. Но дело Валера знал не хуже Тимохи.

В Подольске мы довольно быстро нашли дом Дока, но на звонки никто не отвечал. Позвонили в соседнюю квартиру. Какая-то тетка долго рассматривала нас через дверной глазок, расспрашивала, кто мы и что, а потом все-таки сказала, что доктор Перегудов сейчас на дежурстве, а работает он на центральной подстанции «Скорой помощи». Но доктора Перегудова там никто не знал. Санитар Перегудов — да, есть, а доктора нет.

— Он сейчас на вызове, — сообщили нам в диспетчерской. — Вот-вот должна вернуться машина.

«Вот-вот» растянулись на полчаса. Наконец во двор подстанции въехала «скорая», дежурный врач пошел в диспетчерскую за новым нарядом, а два санитара присели на скамейку и закурили из красной пачки «Примы». А в Чечне Док курил «Мальборо». Такие-то вот дела.

— Доктор Перегудов! — строго сказал я, подойдя к скамейке. — С этой минуты вы уволены без выходного пособия!

Узнав нас, он заулыбался, но все же спросил:

— За что?

— За служебное несоответствие. Хирургу таскать носилки — это все равно что генералу чистить картошку.

— Жрать захочет, так и почистит, — рассудительно ответил Док. — А что было делать? — объяснил он, когда мы, покончив с его делами, двигались к Москве. — В подольских больницах вакансий не было, а ездить каждый день в Москву — на дорогу больше потратишь, чем заработаешь. Вот и устроился санитаром. А что? Работа грязная, но вполне честная.

— Вот примерно такая работа нас всех и ждет, — сказал я, но в подробности вдаваться не стал. Да и не при водителе же это делать. — Валера, — попросил я его. — Тормозни у автомата.

— Зачем? — спросил он и из бокса между передними сиденьями извлек трубку какого-то крутого телефона. — Звони. Хочешь — в Лондон. Хочешь — в Австралию.

— А просто в Москву можно?

— Можно даже в Москву, — подтвердил он.

Я набрал номер Мухи. Ответила его мать. К счастью, я ее знал — она приезжала навестить сына, когда он лежал с небольшим ранением в нашем госпитале. И даже помнил, как ее зовут — Алена Ивановна. Она тоже меня вспомнила.

— А знаете, Сережа, Олежки нет дома, он работает.

— Где?

— Как-то даже неудобно говорить. Он газеты продает в электричках.

— Чего же тут неудобного? Не наркотики же! — возразил я, хотя ее слова не слишком-то меня развеселили. — На каком вокзале?

— На Казанском. Голутвин, Черусти, Шатура — в этих электричках.

— Спасибо, Алена Ивановна… Так, теперь Трубачу.

Я начал набирать номер, но Док остановил меня:

— Коле можешь не звонить, он тоже уже на работе.

— А чем он занимается?

— Любимым делом.

— Шмаляет из «калаша»? В Москве? — удивился я. — В кого?

— Нет, играет на саксофоне. Днем на Старом Арбате. А вечером или когда погода плохая — в подземном переходе на Пушкинской. Я там его однажды случайно встретил.

— И как он?

— Да как и все, — неопределенно ответил Док.

— Ладно, Трубача мы отловим позже, — подумав, решил я и позвонил Артисту. Мужской, с легкой старческой хрипотцой голос (отец, понял я, профессор Злотников) объяснил, что Семен в театре на репетиции. «Хоть один на своем месте», — отметил я. Правда, про такой театр — «Альтер эго» — мне никогда слышать не приходилось. А когда профессор Злотников сказал, что он в Кузьминках, против универмага «Будапешт», я и вовсе озадачился. Какой может быть театр в Кузьминках? Там может быть барахолка у «Будапешта», штук пять пивных и жуткие черные очереди на автобусной остановке в час «пик». Но только не театр. Правда, в этом я мало что понимал. По театрам меня немного потаскала Ольга, когда я был курсантом, а она училась в «Гнесинке». Но этого было явно мало, чтобы чувствовать себя знатоком.