Обращаться опять к Павитрину было смешно. И не потому, что это было унизительно. Как раз унизительным это мне не казалось. Он просто мне начинал казаться тем, кто не может понять, что от него просят. Хорошим неудачником, который, развив в себе созерцание мира, не может понять, что от него просит человек. И не только я один. Но полтора года, прошедшие с тех пор, как он стал заострять свое внимание на энергии, получаемой им во время общения, и его неспособность пустить эту энергию на личное благо, служили камнем преткновения и в моих с ним отношениях.

Обычно представляется, что все, что может только существовать в реальности, можно представить образным мышлением. Однако то, с чем столкнулся я, убеждало меня в другом. Я не мог воспроизвести в своей психике нормального состояния даже образным мышлением. У меня просто в голове не хватало места это сделать. Структуры правого полушария и эманации, из него идущие, перекрывали весь свод моей головы. Попытки же убрать или счистить эти эманации, также как начать думать, не обращая на них никакого внимания, вели к тому, что мое внимание просто увязало в них или билось, не в силах сдвинуть их с места. Оторванность от внешнего мира вела к тому, что в себя я мог вбирать только то, что было родственно душе и что самовбиралось спонтанно. Это касалось всего абсолютно. Как говоримого людьми, так и вещей.

В город приезжал лама Оле Нидал. Я с нетерпением ожидал его приезд. То, что он выступление давал бесплатно, внушало к нему уважение. Энергетика ламы сразу увиделась мне отличной от энергетики обычных людей. У него была совершенно открыта грудь, а постоянные фрагменты духовного тела в области груди у него находились только со спины. От ламы лилась чистота. Сначала я не понимал, чем вызваны резкие движения у ламы головой в стороны, которые он делал иногда. Лишь спустя 2-3 дня я осознал, что это была защита им своей души от психических посылов некоторых слушателей, подозревавших ламу в какой-либо неискренности.

Все, что говорил лама, я знал. Я не знал, что мне делать. Сидеть, убивая от нетерпения время, надоело. Посмотрев, что лама спокойно относится к уходам некоторых слушателей, решил потихоньку уйти и я. Но мой проход на цыпочках по всему залу, а я, как назло, сел с другой стороны от выхода, ламу сильно задел. Выйдя из зала и стоя у раскрытых дверей так, чтобы он мог меня видеть, я хотел жестом поблагодарить его, но он, видимо, был так обижен, что не хотел и смотреть в мою сторону, и переводчик повел себя как слепой, отвернувшись, когда я попросил его обратить внимание ламы на меня. Девушка с парнем, из сопровождавшей ламу делегации, поравнялись со мной, направляясь к выходу из училища, в котором проходило выступление ламы. Девушка вопросительно посмотрела на меня.

- Вы приехали с ламой?

Оказалось, что она по-русски говорит и хорошо.

- Я приехала из Канады. А что ты хочешь?

- Я хочу поблагодарить ламу за выступление.

- А почему ты не хочешь остаться? Тебе неинтересно?

- Интересно, но я знаю все, что лама говорит.

Мне казалось, что я не сказал ничего необычного. Ведь все, о чем говорил лама, принадлежит или сопутствует человеческому "я", которое есть у каждого человека. Буддизм, христианство или любая другая религия лишь виды путей к нему или частности вокруг главного. Но удивление девушки показало мне, что я сказал что-то из ряда вон выходящее. Тут же я понял ее. Ее сборы знаний по жизни рождают у нее преклонение перед их бесконечностью и умаляют ее собственное "я", вместо того, чтобы от них ради себя отказаться, она продолжает поиск на деле себя, но она думает, что знаний. Знания ламы казались ей огромными, в то время как человек знания себя с ним отождествляет. Себя он отождествляет лишь с собой и с верой, что в любую секунду получит необходимое ему знание спонтанно.

Я попросил девушку передать от меня ламе благодарность и направился к выходу, не подозревая, что приду сюда еще. Когда я подходил к дому, меня охватывало чувство, что надо вернуться в училище, оставив сумку дома. Когда я перекусывал, огромное желтое пятно, то самое, которое подсказало мне отдать Олегу Демченко - моему товарищу в институте, с кем мы этой зимой опять встретились на гимнастике статью на пастора в газету, а в плане книги остаться без соавтора, опять оказалось внутри меня. Теперь оно тянуло меня в училище. Контакт наш был безмолвным. Войдя в комнату, я взял 2 листа с "Проблемами совершенства" и, написав на одном название книги и свою фамилию, а на другом - свой адрес и телефон, побежал в училище. Адрес с телефоном я хотел отдать Оле Нидалу, а название книги - этой девушке.

Проблема совершенства. "Человек часть Вселенной и сам Вселенная". Это означает, что сознательное стремление к бесконечности своих возможностей дает невозможность их достижения. В этом и заключается проблема большинства спортсменов и людей, стремящихся к совершенству тела. Разрешение парадокса тела заключается в совершенстве духа. Бесконечного числа подтягиваний на перекладине или отжиманий от пола можно достичь, лишь научившись во время того количества движений, которое вам отпущено природой первоначально, чувствовать каждый кусочек вашей плоти, на которую приходится основная нагрузка во время выполняемого упражнения. Для этого не надо умом стремиться к все возрастающему количеству движений. На этом основывается и ответ Масутацу Оямы на вопрос - сколько ударов надо делать за тренировку: 100 или 1000? "Я делаю 10 ударов - значит один мой удар стоит сотню ударов тех, кто делает 1000", - ответил Учитель.

Пока я бежал, как-то само все легло по местам: листок с адресом девушке, а с названием книги - ламе. Моего участия в этом распределении практически не было. Были одни эмоции, что да, лучше будет, наверное, так.

Теперь ламу слушать было интересно. Услышав его равнодушный отзыв об одном обряде кришнаитов, я написал ему записку, в которой говорил, что нельзя отрицать другие религии. После выступления Оле Нидала в зал вошла девушка, с которой мы разговаривали перед моим уходом домой. К Оле Нидалу выстроилась очередь за автографами и получением психической энергии, которую лама давал, прижимая лоб человека к своему и напрягась ментально. Я же подошел к девушке, и мы стали разговаривать.

Она была из Торонто. Звали ее Алинесс. Сейчас она училась в Петербурге. Кроме своего своего - английского, она знала еще 3 иностранных языка. Будучи раньше закомплексованным, я на раскованных русских смотрел в третьем лице, не говоря уже об иностранцах. Сейчас же мы без всяких усилий говорили буквально обо всем от философии религии до социальных проблем. Алинесс тоже делала открытие, что с иностранцем, зная лишь его язык, можно разговаривать без остальных барьеров. Это была какая-то общечеловеческая нота.

Очередь к ламе подошла к концу. Попросив Алинесс подождать, я подошел к ламе. Оле Нидал не понял открытость моей души, приняв, кажется, меня за хитреца. Отдав ему листок, я поблагодарил его, несколько удивив тем, что я не прошу у него автографа. Мне хватало памяти.

Подойдя к Алинесс, я забыл ее имя. Она со смехом мне его повторила. Мы стали прощаться.

- До встречи, - сказал я. Она с радостью поддержала такое прощание. Тем не менее у нее, как и у себя до прощания я почувствовал нечто похожее на грусть о скором расставании. Мы не были знакомы и 15 минут, но друг в друге почувствовали частичку себя или ключ к ней, дающие возможность к полному обмену тем бесконечным содержимым, что наполняет ее и мою души. У меня такого не получалось даже с русскими девушками, хотя они мне казались понятными, так сказать, родными. Это прощание давало какую-то тогда еще легкую надежду на встречу. Надеждой в полном смысле этого слова эта легкая надежда стала через неделю. Через день после отъезда ламы поле вокруг моего левого полушария было пронизано такой нежной, чистой и непривычной вибрацией, излучающей любовь, что я подумал, что, если раньше мне и случалось проявлять самцовские чувства к представительницам противоположного пола, то только потому, что от них шли соответствующие вибрации. Сейчас я не представлял прикосновения к Алинесс рукой.