— Это неправда! — бросил с места Грошин.

— Что — неправда? — удивлённо спросил Кошелев.

— Да как же вам не стыдно, уважаемый товарищ, — продолжал Грошин. — Зачем вы возводите поклёп на честного человека? Ведь все было не так, как вы говорите. Ну, скажите, зачем вам потребовалось привлекать к суду ни в чем не повинного человека?

— Свидетель Грошин, будете говорить, когда вас спросят, — строго оборвал судья.

— А я уже все сказал.

Кошелев помолчал несколько минут, удивлённо глядя то на Козлова, то на Грошина, то на притихший зал.

— Тут явно какое-то недоразумение, — наконец сказал он. — Конечно же, здесь недоразумение… А может, я что-нибудь не так?..

В зале тишина. Всем понятно: кто-то из свидетелей врёт. Но кто? От этого зависит очень многое и в первую очередь — приговор суда, который в соответствии с законом основывается на тех доказательствах, которые были рассмотрены в судебном заседании.

— Видимо, вы, товарищ Грошин, — говорит Кошелев, — не все видели или забыли, как все произошло.

— Прекрасно видел и помню. Да и Харчева может подтвердить мои слова… Правду я говорю, Люба?

Девушка, не поднимая глаз на людей, утвердительно кивнула головой.

— Свидетель Грошин, встаньте, — сказал судья. — Вы слышали показания Кошелев а?

— Да. И утверждаю, что это неправда.

Кошелев, несколько растерянный, стоит молча.

— Хорош гусь, — зло бросила из первого ряда женщина в косынке, по-монашески надвинутой на лоб.

— Я настаиваю на своих показаниях, — вновь заговорил Кошелев. — И, если можно, прошу допросить при мне кондуктора Харчеву… Понимаете, Грошин в лучшем случае что-то путает, а в худшем… Я даже на знаю что сказать…

Кошелев пристально посмотрел на Харчеву. Она, видимо, почувствовав его взгляд, старалась не поднимать глаз, чтобы не встретиться взглядом. Затем плечи Харчевой начали подёргиваться: она заплакала.

— Довели человека до слез! — не унимался Грошин.

Харчева подняла голову и посмотрела на всех заплаканными, покрасневшими глазами.

— Это не он довёл меня до слез, — глотая слезы, сказала она, кивая на Кошелева. — А… ты, Владимир, ты…

Грошин предостерегающе поднял палец к губам: дескать, молчи.

— Нет, я молчать не буду, достаточно с меня вранья и позора… Все из-за тебя…

Члены суда с вниманием слушали её, репортёр что-то быстро записывал в блокнот.

— Я сказала неправду, — продолжала Харчева, вытирая платком глаза. — Но я не могу больше… Я должна, я обязана рассказать все, как было, потому что из-за меня честного человека, Кошелева, стали подозревать… А ведь то, что рассказал вам Кошелев, — чистая правда. Козлов действительно отказался платить за проезд, ругался, а когда я сказала, что остановлю автобус, он начал бить меня ногой и кулаками…

— А почему же здесь, на суде, вы, Харчева, старались защитить Козлова?

— спросила народная заседательница Ромова. — Почему пытались выгородить его?

— Я не собиралась защищать Козлова. Я сама прекрасно понимаю, что он хулиган…

Грошин опять предостерегающе поднёс палец к губам.

— Нет, не буду я молчать… Понимаете, как произошло? Позавчера, часов в 9 вечера, ко мне пришли Грошин и мать Козлова Евдокия Семёновна. Вон она сидит в первом ряду… — Харчева указала на женщину в косынке и вдруг замолчала.

— Продолжайте, продолжайте, мы слушаем, — сказал судья.

— Так вот, пришли они ко мне. Мать Козлова в слезах. С Грошиным она, видимо, ещё раньше переговорила Вот Владимир, то есть Грошин, и стал выступать: понимаешь, говорит, конечно, Козлов перед тобой очень виноват, и уж как только освободят его, он придёт и прямо на коленях будет извиняться. Ну, а сейчас мы должны ему помочь, выручить парня из беды. Сама, мол, знаешь, сейчас за хулиганство строго. Посадят. А он у матери единственный сын, а старуха — человек больной, сердце у неё плохое и ещё двадцать четыре удовольствия… Мать Козлова, Евдокия Семёновна, в это время прямо слезами исходила. Посмотрела я на неё и жалко стало. А Грошин ещё больше меня разжалобил, невеста, говорит, у него есть, хорошая девушка. Они в следующее воскресенье хотели в загс идти, да видишь, как оно нескладно получилось…

Мать Козлова мне уже чуть руки не целует. Я подумала, подумала да и говорю: ладно, я скажу на суде, что он это нечаянно сделал. Но ведь есть ещё один свидетель. Он тоже уже согласился простить? Оказалось, что мать Козлова с Грошиным уже ходили к нему домой, и им сказали, что он в командировке и приедет не скоро… Вот и все, товарищи судьи. Мне стыдно, стыдно смотреть в глаза и Кошелеву, и вам, и всем…

Харчева вновь расплакалась.

Когда судебное следствие закончилось, судья предоставил мне слово для произнесения обвинительной речи. Текст этой речи не сохранился, а воспроизводить её заново, спустя много лет, — дело сложное. Но хорошо помню, что, выступая по делу Козлова, я начал с оценки общественной опасности, которую представляет собой хулиганство, а затем перешёл к анализу доказательств. Виновность подсудимого теперь не вызывала у меня никаких сомнений. Да, сидящий на скамье подсудимых Козлов — злостный хулиган, который должен быть лишён свободы. Ну, а как быть со свидетелями, теми, кто презрев свой гражданский долг и обязанность перед законом, лгали суду, пытались выгородить преступника?

Отвечая на этот поставленный в обвинительной речи вопрос, я попросил суд возбудить в отношении их уголовное дело.

После этих слов присутствующие в зале суда, словно по команде, повернулись в сторону Грошина и Харчевой. Лица их были растерянными: такого исхода они никак не ожидали.

У Козлова оставалась последняя надежда — адвокат. Он посмотрел на него умоляющими глазами. Виктор Васильевич Вильнянский был квалифицированным, опытным защитником. И говорил прекрасно. Но несмотря на все его старания, облегчить участь подсудимого было трудно. Адвокат просил суд о снисхождении.

А когда суд предоставил Козлову последнее слово, он только и сказал:

— Прошу не лишать меня свободы.

Суд удалился на совещание для вынесения приговора.

Часа через полтора мы стоя слушали приговор суда.

— …Руководствуясь статьями 301 и 303 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, — громко и внятно читал судья, — суд приговорил Козлова Петра Григорьевича по статье 206 части второй Уголовного кодекса РСФСР к трём годам лишения свободы.

Когда судья кончил чтение приговора, зал сразу оживился, кто-то спорил, что-то доказывал. Репортёр захлопнул свой блокнот. Грошин застегнул «молнию» на своей спортивной куртке, махнул рукой и направился к выходу. Но судьи продолжали стоять. И когда Грошин был уже в дверях, он услышал, как в зале наступила тишина и судья стал читать новый документ. Он решил уйти, не слушать, здесь его больше ничего не интересовало, но вдруг громко произнесённая его фамилия заставила остановиться и выслушать последние слова судьи:

— За дачу ложных показаний суд определил возбудить против Грошина Владимира Терентьевича и Харчевой Любови Ивановны уголовное дело по статье 181 Уголовного кодекса РСФСР…

Грошин так и окаменел в дверях. Только теперь он понял: суд согласился с мнением прокурора и вынес определение о возбуждении уголовного дела.

Предварительное следствие по делу Грошина и Харчевой длилось недолго.

На этот раз Грошин не пытался отрицать свою вину и выложил сразу всю правду на первом же допросе. Он рассказал, как Евдокия Семёновна Козлова, узнав, где живёт Грошин, пришла к нему незадолго до суда. Она пригласила его к себе домой. Сначала Козлова говорила, что просто хочет узнать все подробности, чтобы передать их адвокату, которому это поможет при защите сына. Когда Грошин пришёл к ней домой, то увидел богато накрытый стол.

В гостях у Козловой он крепко выпил. После этого она и стала выкладывать ему свой план.

— Ты, сынок, не бойся. Все будет шито-крыто…

— А я и не боюсь, — выпятив грудь, заговорил подвыпивший Грошин. — Чего мне бояться? Это твоему сыну, Петьке, бояться надо. Как пить дать угодит за решётку.