Мы, конечно, не отрицаем элемента народных преданий в русской начальной летописи о временах до-Ярославовых; но думаем, что в настоящее время очень трудно провести границу между этими преданиями и собственными измышлениями наших старинных книжников, воспитавшихся под влиянием Византийской письменности (переводной или оригинальной, это все равно).

Относительно летописного сказания об осаде Царьграда Олегом мы позволим себе еще следующую догадку. Может быть, повод к означенному сказанию о первом Олеге, наряду с его договорами, подан был Олегом Святославичем, который действительно плавал в Царьград, хотя в качестве изгнанника, а не завоевателя. Но последним обстоятельством легенда не затрудняется. Для нее достаточно и одного имени, чтоб измыслить целое событие. Не забудем, что Олег Святославич был один из тех князей, о которых наиболее говорили в древней Руси. Он и весь род его имели своих поэтов-панегиристов, к которым принадлежит и автор Слова о Полку Игореве. По всей вероятности, легенда об осаде Царьграда Олегом имеет оттенок Черниговский, как легенда о призвании трех Варягов оттенка Новогородского; причем имя Рюрика выдвинулось наперед, может быть, не без связи с известным Рюриком Ростиславичем (о чем замечено выше). Мы усматриваем и другие примеры перенесения позднейших исторических лиц и событий в эпоху древнейшую или смешения тех и других. Так, в известной легенде о походе Русского князя, так называемого Бравлина, на Сурож говорится, что он пришел из Новгорода. Предлагаем вопрос: к более древнему преданию о действительном нападении Руссов на Сурож или Сугдею не примешали ль позднейшие списатели воспоминание о князе тмутраканском Ростиславе, который действительно пришел в Тмутракань прямо из Новгорода? Или воспоминание о князе новогородском Владимире Ярославиче, который в 1043 году предпринял морской поход на Византию? Последний князь, по всей вероятности, воевал с Греками не только на Черном море, но и в Тавриде, где, как мы знаем, русские владения сходились с греческими. Любопытно, что византийские писатели (Скилица-Кедрин) называют Владимира Новогородского человеком раздражительного, беспокойного нрава; что вполне совпадает с толкованием имени Русского князя Бравлин искажением слова "бранлив".

Продолжим взятые из нашей летописи примеры перенесения некоторых черт из эпохи близкой к летописцу или современной ему на лица и события более древние.

Под 1068 г. есть известие о сражении Святослава Ярославича Черниговского с Половцами. Видя превосходные силы неприятелей, Святослав воскликнул к дружине своей: "потягнем, уже нам нельзе камо ся дети"; ударил на Половцев, и выиграл битву. Почти то же обращение к дружине, только в распространенном виде, отнесено и к Святославу Игоревичу во время его войны в Болгарии: "уже нам некамо ся дети, и волею и неволею стати противу; да не посрамим земли Русския", и пр. Под тем же 1068 г. рассказывается, что Изяслав Ярославич распустил Ляхов своего союзника Болеслава II по киевским городам на покорм, где их тайно избили. То же самое отнесено и к Болеславу I, союзнику Святополка Окаянного. Под 1075 г. немцы говорят Святославу, смотря на его богатство; "серебро и золото лежит мертво; а с кметами (дружиной) можно доискаться и большаго". Почти те же слова отнесены к Владимиру Св. по поводу его отношений к своей дружине. Под 1096 г. упомянуто нашествие половецкого хана Куря; очень может быть, что его имя перенесено на того печенежского вождя, который сделал себе чашу из черепа Святослава Игоревича; едва ли настоящее имя этого вождя дошло до летописца.

Возвращаясь к летописному сказанию о призвании варягов, предположим свое соображение о том, когда это сказание получило ту искаженную редакцию, в которой оно дошло до нас.

Мы заметили, что до XIII века ни одно произведение, кроме летописи, не упоминает о призвании Рюрика с братьями, а главное, не смешивает Русь с Варягами. Для исторической критики важно именно последнее обстоятельство: вся норманнская система, как известно, построена на этом смешении, т. е. на искажении первоначальной летописной редакции; без этого искажения басня о призвании Варягов рушится сама собой. В эпоху дотатарскую мы можем указать только одного писателя, у которого встречается намек на смешение Варягов с Русью. Это Симон, епископ Владимирский, который в своем послании к Поликарпу говорит по поводу Леонтия Ростовского: "и се третий гражданин небесный бысть Рускаго мира, с онема Варягома венчався от Христа, его же ради убиен бысть". Ясно, что он двух киевских мучеников считает Варягами и в то же время относит их к Русскому миру. Неверное представление об этих мучениках как о Варягах было нами указано выше. В словах Симона очевидно слышится знакомство с Повестью временных лет, но, конечно, уже не в ее первоначальной редакции. В произведениях XII века (не говорим уже об XI), повторяем, кроме летописи, нигде нет намека на какое-либо тождество Руси и Варягов: искаженная редакция летописного сказания о Варягах еще не была известна людям книжнообразованным. Послание Симона к Поликарпу написано около 20-х годов XIII века. По этому поводу вновь утверждаем, что в самой летописи смешение Варягов с Русью по всем признакам произошло не ранее как во второй половине XII века, и произошло от невежественных списателей и сокращателей[57] . Но и в XIII веке искажение это проникло не во все списки летописи; как то доказывают: упомянутый выше летописец патриарха Никифора, написанный в Новгороде в конце XIII века, отрывок Иоакимовой летописи, основанный на не дошедшем до нас начале Новогородского же летописца, и указанные мной польские историки Длугош и Стрыйковский, имевшие под рукой древние юго-западные списки нашей летописи. Любопытно, что приведенный сейчас первый намек на смешение Руси с Варягами мы встречаем на северо-востоке России во Владимире на Клязьме. Любопытно, что Симон после упоминания о мучениках-Варягах немного ниже, по поводу печерских постриженников, ссылается на "стараго летописца Ростовскаго". А этот летописец едва ли не был Ростовский список все той же Киевской летописи. Предлагаем вопрос: искаженная редакция, смешавшая Русь с Варягами, не утвердилась ли именно в той группе списков, которые распространились преимущественно в Северо-восточной России?

Прежде нежели в достаточной степени были изучены и проверены источники, прежде нежели восстановлены и освещены факты действительно исторические. Русская историческая литература уже была богата разными теориями и системами для объяснения нашего древнейшего периода. Рядом с системами Норманнской, Славяно-Балтийской, Угро-Хазарской и пр.[58] , возникали теории быта Родового, Дружинного, Общинного или Вечевого, Вотчинного и т. п. Зачем прибавлять к ним еще теорию (если можно так выразиться) Дружинно-разбойничью? Появление дикой, наезднической шайки в среде оседлого, земледельческого населения и развитие из нее, как из зерна, государственной жизни - эта теория была бы еще более искусственна, чем предыдущая. Русское государство так же, как и все другие, произошло из борьбы племен и народов между собой. На данном пространстве из массы одноплеменных и разноплеменных элементов выделяется наиболее воинственный, наиболее способный к единению народ, который постепенно подчиняет себе соседей и распространяет свое господство обыкновенно до тех пределов, где встречаются или естественные преграды, или не менее сильные народы. Подчинение племен господствующему народу или его вождям конечно выражалось данью; но эта дань есть не что иное, как первобытная форма тех податей и повинностей, без которых не существует ни одно благоустроенное общество. Господствующее племя (из которого главным образом составлялись княжеские дружины) собирало дани не совсем даром: оно в свою очередь сторожило, чтобы никакой посторонний народ не грабил и не собирал даней в тех же местах; а вместе с тем оно вносило в страну кое-какой суд и кое-какой порядок, т. е. начала гражданской организации. Иногда господство одного народа вытеснялось господством другого, более сильного соседа; а этот в свою очередь бывал угнетен иным нашествием или побежден восставшим племенем, которое вновь усиливалось и опять брало верх над своими соседями. Так именно и было на Руси в течение целого ряда веков, которые предшествовали временам более историческим.