Чем ближе к нашему времени, тем откровенней действуют масоны. Розенкрейцеры 18-го века, иллюминаты — начала XIX века, ещё скрывались. Карбонарии 20-х, 30-х, 50-х годов XIX века уже почти не прячутся. Они гордятся разрушением, вносимым ими во Францию, где революция следует за революцией. Целых сто лет не дает покоя несчастной стране то тайное общество, которое в 1871 году открыто заявило о своей солидарности с Парижской коммуной, с «правлением бешеных собак», — как выразился один из членов коммуны, полковник Россель, видевший вблизи «государственную деятельность» этого нелепого правительства, созданного лондонской «красной интернационалкой», превратившейся 20 лет спустя в интернациональную социал-демократию, придуманную Лассалем и Карлом Марксом — двумя евреями…

С тех пор всё ясней становится связь масонства с жидовством, с народом, избравшим каббалу своей религией. Все яснее сказывается ненависть к христианству союза, основанного якобы на началах христианской морали. Каждое торжество масонов-революционеров сопровождается гнусными святотатствами, избиением священников, поруганием храмов Божиих… Сатанисты уже не могут, да и не хотят скрывать, кому они служат… Чудовищные преступления совершаются то тут, то там, открыто неся печать сатанизма. Но влияние масонства, уже явно превратившегося в жидо-масонство, так велико, что ни в одном процессе не доискиваются побудительной причины.

То тут, то там совершаются таинственные убийства христианских детей и юношей, но в 1883-м году в Австрии, в 1891 г. в Пруссии — масоны добиваются смещения высших судебных чинов, насилуя правительство, нуждавшееся в деньгах, и убийцы остаются безнаказанными.

«Я пережил Ксантенское дело, писал между прочим Рудольф Гроссе, и нашел в нём все признаки древнейших человеческих жертвоприношений, превратившихся в иудейские ритуальные убийства. Талмуд стал соединительным звеном железной цепи, сковавшей воедино масонство с еврейством, или, вернее, жидовство с тайными обществами, меняющими названия и формы (согласно нравам и понятиям различных исторических эпох), но остающихся всегда и везде орудием всемирного жидовства, добивающегося всемирного владычества не только из тщеславия, властолюбия и жадности, но главным образом для того, чтобы раздавить, унизить и уничтожить христианство и воздвигнуть на месте сверженного Креста Господня трон антихриста, капище сатаны».

Дочитав последние страницы рукописи «Истории тамплиеров», Ольга с ужасом взялась за последнюю книгу, присланную ей профессором Гроссе, как «дополнение» к своему сочинению. Это был знаменитый роман Гюисмана «Ladas», автор которого впервые серьёзно и открыто заявил о существовании современного сатанизма в столице Франции — Париже… Прочтя эту небольшую книжку, написанную с редким талантом, никогда не подозревавшая ничего подобного, молодая женщина всплеснула руками и поняла страшную опасность, окружающую не только её, но всю Европу, весь христианский мир…

Как ни далеки были вопросы политики и религии от 26-летней актрисы, интересовавшейся до сих пор только драматическими поэмами, но Ольга знала достаточно для того, чтобы не скучать, читая серьёзную историческую книгу. Узнав правду о масонстве, она испугалась не столько за себя, сколько за того, на кого она смотрела, как на друга, — за профессора Гроссе, пренебрегшего громадной опасностью, чтобы предупредить и охранить ее… Это не могло не тронуть благородного сердца чуткой русской женщины. Но было ли это чувство началом любви или простой признательностью, Ольга не могла решить.

Ольга задумалась над этим вопросом, уронив на колени рукопись Рудольфа Гроссе, которая медленно сползла на ковер.

Молодая женщина не заметила этого, так же как и того, что кельнер, принёсший её завтрак на большом серебряном подносе, впился пытливым взглядом сначала в красивое серьёзное лицо молодой артистки, а затем в чёрную тетрадь, лежащую у её ног.

Расставив кофейный прибор на столе, кельнер (еврейский тип лица которого привлёк бы внимание Ольги — в другое время), почтительно нагнулся, как бы только что заметив оброненную артисткой тетрадь, и, поспешно подняв её, положил на стол. Но, подымая тетрадь, он успел, как бы нечаянно, раскрыть её и кинуть взгляд на рукопись. Узнать знакомый почерк и поймать слова: Бонн… масонство… Менцерт… было не трудно. Глаза кельнера злобно сверкнули, но поднявшая голову Ольга уже не поймала этого предательского взгляда и увидела перед собой только почтительную фигуру лакея, осторожно клавшего поднятую книжку на стол и затем бесшумно удалявшегося.

— Я прочла ваш манускрипт и вашу исповедь, — решительно начала Ольга, подвигая чашку кофе профессору Гроссе. — И, прежде всего, должна поблагодарить вас за доверие ко мне: к женщине, к актрисе… в сущности вам мало знакомой.

Профессор быстро перебил ее:

— Ради Бога, не говорите так, Ольга… Я сказал вам при первой встрече, что давно знаю вас из писем моего отца. Теперь я могу прибавить только одно слово… люблю. Я… давно люблю вас, Ольга. В сущности, я полюбил вас по этим же письмам отца… моё будущее в руках Божьих и ваших… Я боюсь в него заглядывать уже потому, что моё будущее вряд ли особенно продолжительно. Если вы прочли мою исповедь, то вы поймете, что я хочу сказать.

Ольга побледнела.

— Я понимаю, что вы говорите о масонах, которые не простили бы вам этого признания. — Она указала рукой на чёрную тетрадь. — Но ведь никто и никогда не узнает о том, что узнала я. Эту тетрадь мы бросим в огонь, и…

— Нет, нет… — быстро перебил профессор. — Напротив того. Я попрошу вас, Ольга, сохранить эту исповедь на случай моей смерти. Эта рукопись может быть полезна… со временем…

— Бог знает, что вы говорите, дорогой друг, — перебила Ольга. — Можно ли думать о смерти, сидя вдвоем, с женщиной молодой и…

— Любимой — добавил профессор, видя смущение Ольги. Та молча кивнула головой. Лицо молодого учёного просветлело. Он робко взял её за руку.

— Спасибо за это молчаливое признание моего чувства. Это дает мне мужество просить вас об одной услуге…

— Говорите, — быстро произнесла Ольга. — Я рада доказать вам мою дружбу.

— Так вот, выслушайте меня сначала… Мы здесь одни, не так ли?.. Нас никто не может подслушать?

Ольга молча встала и отворила двери соседней спальни. Она была пуста.

— Дверь из общего коридора заперта изнутри. Значит, с этой стороны мы безопасны. Эта же дверь, в тот же общий коридор, как видите, двойная и звука не пропускает. Теперь вы можете говорить совершенно спокойно.

Ольга старалась говорить весело и беззаботно, но душа её была неспокойна, а лицо заметно побледнело.

Молодой учёный в свою очередь поднялся с места и нервно прошёлся по комнате.

— Читая мои признания, вы, может быть, спрашивали себя, зачем я сообщаю вам все это, зачем отягчаю вашу душу сведениями, известными покуда лишь очень немногим… к несчастью!.. На это я вам отвечу просто и прямо… Любя вас, я все ещё надеюсь когда-нибудь заслужить вашу любовь, а потому и хотел, чтобы вы знали мою душу, как и мою жизнь, моё прошлое, как и настоящее.

— Я поняла это, — прошептала Ольга, — и уже благодарила вас за доверие и… уважение…

— Но поняли ли вы, как мог человек оказаться на краю пропасти и очнуться на границе преступности? — горячо заговорил профессор. — Поняли ли вы, как масонство вербует своих членов, имея повсюду своих агентов: в университетах и академиях, в учёных, политических и художественных союзах, как и в светских обществах, как на заводах и фабриках. Агенты, вербовщики масонства, указывают «верховному совету» достойных внимания людей… «Достойных внимания», т. е. способных, талантливых, умных или только хитрых и преступных по натуре. Их завлекают в масонство различными способами и для разных целей. Честные идеалисты служат вывеской, таланты и дарования прославляют масонство. Вспомните Моцарта и его «Волшебную флейту», завоевавшую «свободным каменщиком» столько симпатий среди добродушных и доверчивых честных людей… Хитрецы же и преступные натуры нужней всех в коварном и жестоком обществе, в ритуале которого, при посвящении в четвёртую степень «мастера», существует клятва: «почитать аква тоффана, т. е. отраву во всех её видах как верное и полезное средство борьбы за наши высокие цели. Да постигнет смерть или безумие врагов наших, не щадя ни слабых, ни больных, ни женщин и детей, ни ближних, ни кровных моих, ни друзей и благодетелей, ни монархов и военачальников, на верность коим я присягал раньше этого дня! Клянусь принести им смертельную отраву, если того пожелает верховный совет «мастеров» храма Соломона»..!