— Ну что ж, приятно, когда друзья помнят добро.

— Добро? Думаешь, что обошёл меня?

— Ничего не думаю и ничего уже не слышу. Я сплю. Сплю и вижу чудный сон: снежная равнина, и ты тренируешь Наталью Скуратову. Она тебе улыба…

Тут Чудинов ударил меня по голове подушкой со своей кровати и стал легонько ею душить. В общем, я чувствовал, что гроза миновала.

Я действительно очень устал с дороги и быстро заснул.

Проснулся оттого, что Чудинов опять слегка зацепил стул, стоявший между нашими кроватями. Я видел, как Степан подошёл к стулу, осторожно, стараясь не зашуметь, снял со спинки клетчатую спортивную куртку с круглыми пуговицами, имеющими форму футбольного мяча с выпуклыми дольками.

Он взял куртку, осмотрел её и стал накручивать на палец оборванную нитку, которая свисала там, где, как я заметил, недоставало сейчас одной пуговицы. Я слышал, как он ворчал про себя:

— Эх, незадача! Сколько лет держалась — и на тебе! Не найдёшь теперь тут такую. — Он сел на корточки, заглянул под обе кровати. — Да нет, конечно, не здесь обронил. Видно, посеял там. Ах ты, досада!

Он скосил глаза в мою сторону. Но я тотчас же зажмурился, делая вид, что крепко сплю.

В то утро редакцию газеты «Зимогорский рабочий» одолевали телефонные звонки. Когда я, следуя традициям приезжих корреспондентов, зашёл сюда, чтобы нанести обычный визит вежливости редактору, во всех ещё пустовавших комнатах и на всех столах трезвонили телефоны. Аппараты, казалось, подпрыгивали от нетерпения и готовы были сорваться с проводов. Редактор, пожилой человек в тёплой, толстой, словно из войлока, куртке, с десятком авторучек и целым спектром цветных карандашей и линеечек-строкомеров, торчавших из нагрудных карманов, топая огромными валенками, с ожесточением хватался одной рукой за трубку звонившего у него на столе аппарата, а другой вынимал вату из уха.

— Да, слушаю! — Он закивал мне, указывая глазами на стул, приглашая присесть. — Да. Редакция. Хворобей у телефона. — Тут он чихнул раскатисто и надсадно, с каким-то жестоким наслаждением. — Благодарю вас. Что? Кто спас? Ах, в этом вопрос!.. А кого спас? — Он переложил трубку в другую руку, воткнул вату в ухо, которым слушал, высвободил затычку из второго. — Весь город звонит, товарищи дорогие!.. Кто спас, кого спас? — Он опять сокрушительно и со стоном чихнул два раза. — Самому спасу от вас нет! Мешаете работать!.. Марта Мартыновна, — крикнул он, повернувшись к дверям, — переключите, бога ради прошу, на себя аппарат…

Он бросил трубку на рычажок, аппарат сейчас же принялся звонить снова. Редактор снял трубку и положил её на стол. Потом вынул вату из одного уха и запихал её в трубку. Трубка приглушённо курлыкала на столе. Пользуясь этой паузой, я представился.

— Милости просим, очень приятно, — радушно сказал Хворобей, — поглядите. У нас тут строительство развернулось на полный ход. Этот новый инженер из Москвы очень толково жмёт. По бытовому строительству большие перспективы. А тут лезут со всякой ерундовиной: кто спас, кого спас!

В кабинет ворвался Донат Ремизкин:

— Здравствуйте, товарищ Хворобей. Вчера уже поздно было, а у меня такой материал есть, прямо ахнете!

— Ох! — устало передохнул редактор.

— Вот именно, что не ох, а ах, — не унимался Ремизкин. — У меня уже есть строк двести. Называется «Люди спасены» и подзаголовок — «Отвага и скромность». Слышали? Во время вчерашнего бурана человек спас…

— Да кого спас? — спросил редактор.

Но Ремизкин, видимо готовя заранее им задуманный эффект, подлетел к двери и широко распахнул её. В дверях показалась Наташа Скуратова. Она была немного бледнее обычного, и глаза её были пригашены затаённой усталостью. Видно, немало пережила она вчера. Но всё же я опять невольно залюбовался ею.

— Вот её спас! — воскликнул Ремизкин. — И её воспитанника Серёжу Орлова из первой группы.

Наташа в некотором смятении оглядела всех нас:

— Товарищи, погодите, я ведь как раз пришла сказать…

Но редактор энергичным жестом остановил её:

— Тихо. Прошу. — Он показал ей на свободный стул. — Так. Сели. По порядку. Вас спасали?

Наташа кивнула головой.

— Так. Значит, с этим ясно. Теперь: кто спас?

Тут опять вмешался Ремизкин:

— Разрешите? Я уже все обеспечил. Он здесь, чтобы без задержки было, прямо в номер… Адриан Онисимович, войдите, вас просят! — крикнул он в другую дверь, и оттуда появился Дрыжик.

Парикмахер был явно не в своей тарелке. Он вошёл в нерешительности, прижимая к себе треух и как бы растирая им грудь.

— Вот он! — торжественно возгласил Ремизкин. — Товарищ Дрыжик. Я с утра все уточнил, расследовал, а вчера лично был на месте совершения… тьфу, извиняюсь, то есть на месте происшествия. Товарищ сам не помнит от переживаний, что как раз он сам-то и спас. А улики… то есть данные, все налицо.

Хворобей, надев очки, строго смотрел на Дрыжика:

— Товарищ, только короче. Номер стоит, газету задерживаем. Не отрицайте, спасали?

Дрыжик, только было присевший, снова вскочил, растирая грудь шапкой, которую он комкал в руке:

— Видите ли, я… конечно, спасал… то есть у меня было такое определённое намерение, и, значит, когда я увидел… смотрю это…

Наташа не выдержала:

— Товарищ редактор, и вы, Адриан Онисимович… Это всё так, только я хочу одно сказать…

— Только быстрее! — Редактор с размаху и с треском положил толстый карандаш на стол. — Короче. У нас набор задерживается. Срочный материал с обогатительной фабрики, и вот товарищ из Москвы прибыл, специальный корреспондент.

Ремизкин посмотрел на меня с восторженным уважением. Наташа тоже удостоила меня любопытствующим взором. Хворобей продолжал:

— Короче. Сокращайтесь. Неужели не можете разобраться до сих пор? Вы спасали?

— Затрудняюсь уточнить, — бубнил растерянный, но честный Дрыжик. — Был отчасти без полного ясного сознания. Иду, значит, замечаю — шалашик.

— Ну, ясно же все. Скромность! — пояснил Ремизкин на ухо редактору.

Редактор опять хлопнул карандашом по бумаге:

— Психологически понятно. Материал в полосу! Быстро фото, клише в номер. Четыре квадрата.

— Товарищ редактор, — уже решительно начала Наташа, — я бы всё-таки хотела сперва уточнить. Конечно, спасибо вам за внимание…

Но Хворобей уже не слушал её:

— Некогда, дорогая, некогда. Всё ясно. Номер стоит. Благодарить будете потом его! — Он ткнул пальцем в Дрыжика.

И дальше всё произошло почти мгновенно. Ошарашенного Дрыжика посадили посреди комнаты в редакторское кресло, отодвинутое от стола. Ремизкин установил аппарат на треногу. Наташе, оторопевшей в такой спешке, он сунул в руку большую электролампу для подсвечивания. Сам Ремизкин почему-то, секунду подумав, влез на стул, собираясь снимать героя именно в таком ракурсе. Штатив аппарата он установил на столе. Войдя в привычный раж, он командовал:

— Нет, стоп… Дайте лампу! Товарищ Хворобей, попрошу подержать. Вы, Наташа, сюда! Я вас вместе — спасителя и спасённую. Предупреждаю, будет выдержка. Внимание! Наташа, прошу вас, молчите. После все скажете. Начали! Раз… два…

Дрыжик скромно, но в горделивой позе человека, которому слава не так уж нужна, застыл, поедая очами аппарат.

— Товарищи! — не сдавалась Наташа, но Хворобей и Ремизкин замахали на неё руками. — Однако, в конце концов, спасали-то меня! Я не спорю, Адриан Онисимович действительно был там под соломой…

— На… — сквозь зубы, стараясь не шевелить губами, поднял голос Дрыжик, продолжая сидеть неподвижно и подчиняясь фотовыдержке. — На… На соломе.

— Ну вот, все испортили! Придётся сначала, — разогорчился Ремизкин.

— Ну хорошо, — продолжала Наташа, — был обнаружен, скажем, в соломе. Пускай так. А вот потом я обнаружила у себя на шее этот шарф. Это не мой, и здесь, глядите, какая-то метка вышитая. Часть уже стёрлась, нитки повыдергались, а разобрать кое-что можно.