И тогда она начала досадовать уже на себя.

Приведя ребят с очередной прогулки и уже собираясь закрыть входную дверь, Наташа услышала, как кто-то её окликнул, и высунулась на улицу. К крыльцу лихо подкатила на лыжах Маша Богданова.

— Погоди, Наташа. Ну-ка, погляди-ка! — И она, описав несколько роскошных петель возле стоявшей на крыльце Наташи, помчалась по дороге, сделав разворот, взвихривший снежок, и снова прошла перед Наташей в какой-то новой и свободной манере. — Видала, Наташка? — крикнула Маша. — Красиво получается? А знаешь почему? Потому что работа рук согласована с ногами и посыл от толчка получается длинный, свободный.

Она выпалила все это, как хорошо затверженный урок. Чувствовалось, что она на хорошем счету у своего учителя.

Наташа ревниво присматривалась к её движениям.

— Переучилась уже?

— А почему же хорошему не поучиться? — бросила с ходу Маша, мастерски повернулась, подкатила к Наташе и положила ей руку на плечо. — Если бы мы в Москве с тобой так ходили! Наташка, дурная ты, да если бы у меня был твой талант, данные вот эти физические, как Чудинов говорит, так я бы только и делала, что с ним тренировалась. Знаешь, какой он симпатичный?

— А-а! — понимающе протянула Наташа. — То-то ты так стараешься!

— Ну, и очень глупо! — возмутилась Маша. — Уж если об этом говорить, так известно, по ком он вздыхает. Кстати, он не меня тогда из пурги спасал, кажется.

— Ну, это ещё далеко не известно, он ли. Вон Ремизкин даже сомневается. А если он, так нечего ему таиться. Может быть, дожидается, что я лично ему спасибо скажу? Не дождётся, коли сам не скажет. Дело тёмное.

— Кому тёмное, а мне ясное. Я ведь тоже, Наташка, кое-что вижу.

— Нечего видеть, чего нет! — Наташа покраснела. — Я вот пока вижу, что он тебя в газете хвалит и чуть ли мне в пример не ставит. Прощай, Маша! — Она рассерженно и быстро поднялась на крыльцо.

Маша крикнула ей вдогонку:

— Так, значит, я скажу Чудинову, что ты придёшь на занятия? Не прикидывайся глухой, по затылку вижу, что слышала. Вон уши-то как загорелись!

Наташа громко хлопнула дверью.

Между тем Чудинов закончил показ своих «обогатительных секретов» старику Скуратову и Савелию. Вот тренер вылетел из-за крутого склона, сделал головокружительный поворот на месте. За ним спустя некоторое время появились отец и сын Скуратовы. У обоих волосы под шапками взмокли. Никита Евграфович с трудом отдышался.

— Ну и ходкий ты! — восхитился он. — Это я такого не видывал сроду. Нет, Савелий, ты с ним не равняйся. Это тебе не по носу табак, молод ещё, брат. Ах ты, ёлки-малина! Как стоячего обошёл! Как же ты попеременно-то этим манером разгон такой получаешь? Их ты, силён! Запарил ты меня, как на верхней полке. Это, выходит, правда Наташка дура, что перенять не хочет, это я ей вмозгую…

Возвращаясь после разговора с Наташей, Маша Богданова увидела шедшего навстречу Чудинова.

— Здравствуйте, Степан Михайлович! Я вижу, вас всё-таки в эти края тянет. — Она повела глазами в сторону, где находился интернат.

Чудинов раскланялся и ничего не ответил. Вид у него был очень решительный. Шагал он сосредоточенно и быстро. Маша, развернувшись на лыжах, нагнала его и пошла рядом.

— Я вам хочу что сказать, Степан Михайлович… Наташка хочет завтра на тренировку прийти, да стесняется, ждёт, что позовёте.

Чудинов остановился:

— А вы откуда знаете? Она вам сама сказала?

— Ну да, скажет она, ждите! Но я уж её знаю и отлично вижу. Пришла бы, да стесняется, особенно после газеты. А я говорю: «Чего стесняешься? Знаешь, какой Степан Михайлович хороший человек, сразу все поймёт». — Она огляделась и потом, став на цыпочки, сколько позволяли крепления лыж, дотянулась ему до уха. — Сказать вам по секрету? Она из-за вас страдает.

— Ага! Обиделась, что я прав был да ещё в газете пробрал.

Маша взглянула на него раздосадованно — вот, в самом деле, непонятливый какой!

— Да я не в этом смысле. Она из-за вас переживает. Понятно вам это?

— Выдумали все. Она после газеты, наверно, и слышать обо мне не хочет.

— Как вам не стыдно только! Такая девушка страдает, а вы! Да вы знаете, какая у нас Наташа?.. Ведь это только у ней с виду такой характер, а вообще-то она…

— Девушка она чудесная, — охотно согласился Чудинов. — Из такой девушки можно мировую чемпионку сделать. Чудесная девушка… — повторил он задумчиво.

— Ага! Ну, слава богу, рассмотрел всё-таки, —немножко успокоилась Маша. — А то мне просто было обидно за вас обоих. Как журавль с цаплей, ей-богу!

Чудинов остановился возле интерната и прислушался. Сверху из-за двойных стёкол глухо доносились ребячьи голоса, не очень спевшиеся. Слышались приглушённые двойными рамами аккорды рояля. Чудинов знал: в этот час Наташа ведёт занятия по хоровому пению со своими питомцами. Он легонько позвонил. Дверь открыла ему Таисия Валерьяновна. Она была в пальто и платке — видно, куда-то собралась уходить и столкнулась в подъезде с тренером. Чудинов объяснил, что ему нужна на минутку Наташа.

— Поднимитесь, — разрешила заведующая. — Дорогу знаете?.. Они там, в большой комнате, музицируют.

Чудинов неслышно поднялся по лестнице и никем не замеченный стал в дверях комнаты, где шли занятия. Тоненькими, старательными голосами ребята пели:

Внезапно выделился хрипловатый басок Сергунка. Он явно соврал. Наташа остановилась.

— Сергунок, Сергунок! Уши у тебя есть? — Она постучала одним пальцем по клавишу, давая нужную ноту. — Слышишь? «Что нам за дело, родной…» Вот как надо.

Востроносенькая Катя тотчас же подняла руку:

— Я знаю, тётя Наташа, у него ухи такие: в одно влетает, а в другое вылетает. Это ему Таисия Валерьяновна так сказала.

— А ты не ябедничай, — остановила её Наташа и передразнила: — «Ухи»! «Уши» надо говорить. Ну, давайте ещё раз. — Она повернулась к пианино, проиграла мелодию вступления и запела вместе с ребятишками.

Грудной, просторный голос её повёл сразу за собой хор, как ведёт наполненный парус лодку с гребцами. Но тут сфальшивила Катя.

— Ну, а у тебя где сейчас уши были? — спросила Наташа.

— А у меня всегда голос со слушом… с ухом… с ушами не сходится, — затараторила, оправдываясь, Катюша.

— А вот ты слушай, как тут поётся. — Наташа стала наигрывать мелодию без аккомпанемента.

И тут раздался от дверей голос Чудинова:

— Эх, не совсем это так поётся. Можно мне?

Растерявшаяся от этого внезапного и, как ей казалось, совершенно невозможного появления, Наташа возмущённо вскинула голову.

А Чудинов уже как ни в чём не бывало подходил к ребятам.

— Здравствуйте, — хмуровато, но бодрясь, приветствовал он. — Можно мне, Наташа, показать? Я эту песню хорошо знаю и очень люблю.

— Уже и сюда пришли меня переучивать? — шёпотом спросила Наташа.

Но тренер не принимал разговора в полутонах. Он громогласно отвечал:

— Нет, что вы! Я тут не специалист. Но вот, может быть, у нас с вами в четыре руки получится, — Он подтащил табуретку к пианино, без всяких усилий сдвинул немного в сторону стул с Наташей и подсел к ней вплотную слева. — Начали!

И, невольно подчиняясь его напористой энергии, Наташа заиграла мелодию, а он стал бравурно аккомпанировать ей, ведя свою партию и подмигивая ребятам. Те запели, весело глядя на обоих, следя за размашистыми движениями его головы, которой он как бы дирижировал, приговаривая:

— Хорошо!.. «Мышка за печкою…» Давай, давай дружно. Вот это другой разговор! Вот и спелись. — Он с размаху взял оглушительный аккорд, сопровождаемый странным дребезгом внутри пианино.