Ребята смотрели на него с неизъяснимым восхищением. Вот какой хороший дядя! И представить себе, что он учит тётю Наташу, которая и так все знает, всех умнее и главнее! А вот слушается и уважает его. Какой же это, наверно, знающий и важный человек!

И сразу даже не заметили, что Таисия Валерьяновна вошла в класс и стоит возле доски. А заметив, разом все вскочили. Чудинов оглянулся и тоже несколько оторопел. Таисия Валерьяновна качала головой:

— Это ещё откуда репетитор такой выискался? Чем это вы тут с ребятами занимаетесь, Чудинов?

Товарищи родные! Какая же, должно быть, была умная, знающая и важная Таисия Валерьяновна, если теперь уже сам Чудинов, тот, который учит тётю Наташу, учительницу, вытянулся и весь покраснел, совсем как школьник, застигнутый за каким-то непозволительным занятием! Ребята были вконец потрясены.

— Таисия Валерьяновна, — сконфуженно заговорил Чудинов, — я просто хочу помочь Наташе. Ведь дело серьёзное. На весь Союз спартакиада. Надо бы Наташу немного освободить.

Таисия Валерьяновна знаком пригласила его выйти из класса.

— А вы полагаете, что она действительно может многого достичь? — как всегда спокойно, спросила Таисия Валерьяновна, когда они оказались в коридоре.

— Таисия Валерьяновна! — с внезапной страстностью рубанув ладонью воздух перед собой, сказал Чудинов. — Таисия Валерьяновна, она явление совершенно исключительное. Вы не представляете себе, что это за девушка! Драгоценный самородок! Вот вам рука моя! — Он непроизвольно схватил её за руку. — Какая скрытая сила в каждом движении!

Таисия Валерьяновна, слегка прикусив губу, высвободила руку.

— Простите, я, кажется, вам больно сделал?

— Да, кажется, у вас тоже скрытая сила в движениях. — Она легонько потёрла руку. — Но вы всё-таки ребят нам, пожалуйста, не портьте, пускай уж задачи решают самостоятельно. А я постараюсь сделать все, чтобы Наташа была посвободнее.

Долго после его ухода смотрела Таисия Валерьяновна через окно вслед широко шагавшему по улице Чудинову, легонько трясла в воздухе рукой, покачивала головой, улыбаясь сама себе. Вошла Наташа.

— Тут что, говорят, Чудинов заходил? — как можно безразличнее спросила она.

— Да, по делу, ко мне. На минутку.

— Всегда только по делу и на минутку. Удивительный человек! Секундомер!

Таисия Валерьяновна внимательно поглядела на неё.

А проклятая нога от усиленных тренировок стала всё чаще и чаще напоминать о себе. Иногда Чудинов уже с трудом доводил занятия до конца. Но он был не из тех тренеров, которые довольствуются разработкой графика, нотациями, прикидкой по секундомеру и командами, передаваемыми через мегафон. Он всегда стремился быть на самой лыжне, рядом, без устали, невзирая на боль, отрабатывая все элементы хода, сам показывая все приёмы… И вот однажды он уже не в состоянии был пойти на работу. Положив обмотанную одеялом ногу на поставленный возле себя стул, он укрепил перед собой на другом стуле чертёжную доску, прикрепил кнопками лист бумаги и весь ушёл в работу. За этим занятием его и застал вежливо постучавший в дверь Сергунок.

— А, Сергунок, входи, входи, — приветствовал его Чудинов. — С чем пожаловал? Опять по ответу не сходится?

— Не сходится, — буркнул Сергунок, оглядывая комнату и пристально всматриваясь в повешенную на спинку стула клетчатую куртку.

Пуговица была пришита на том месте, где её когда-то не было. Сергунок не в силах был отвести от неё глаз. Он уже было что-то хотел сказать, но, должно быть, вспомнил наш уговор, только громко булькнул горлом, будто глотая, и промолчал. Он лишь позволил себе спросить:

— А спартакиада теперь уже скоро будет?

— Скоро, скоро, — отвечал Чудинов. — Ну, давай задачу, что у тебя там не сходится? Гора с горой только не сходится, а человек с человеком и задачка с ответом всегда могут сойтись.

Некоторое время они занимались задачкой. Когда в задачке всё сошлось, Чудинов откинулся на спинку дивана. Он немного устал, должно быть, поднималась температура.

— А устные приготовил? — спросил он. — Смотри у меня!

— Я все выучил. И другие ребята тоже стараются, — заторопился Сергунок.

— Пусть стараются как следует, а то вот дня два у меня пропадут из-за ноги. Подвернул на тренировка брат. Подводит она меня всё время. Что делать!

— Вам на войне её прострельнули? — с уважением спросил Сергунок.

— На войне, брат.

— Из винтовки или автомата?

— Из автомата. Ну, хватит про это. Иди, Сергун, окажи тёте Наташе — день, мол, завтра пропустим опять, а послезавтра чтобы была вовремя. Запомнил?

— Запомнил, — отвечал Сергунок, опять вглядываясь в пришитую на место пуговицу на клетчатой куртке, висевшей на спинке стула.

— Дядя, а вы, значит, уже пришили?

— Ты это насчёт чего? — Чудинов проследил направление взгляда Сергунка и немного привстал. — Ты опять? Конечно, пришил, тогда же. Что же мне, на память о тебе расстёгнутому ходить было, что ли?

— А где вы взяли, дядя?

— Ты же сам отдал.

— А я вам не отдавал, — сказал совершенно растерявшийся Сергунок.

— Это неважно, кому ты отдал, — сказал Чудинов. — Гораздо важнее, кому она принадлежит. Понятно? Ну, будь здоров, дружок, мне работать надо.

Сергунок помялся в дверях, опять глянул украдкой на пришитую к куртке Чудинова пуговицу. Его, видно, так и подмывало сказать что-то ещё, но уговор оставался в силе, он вздохнул и замолчал. Чудинов снова взялся за работу.

Нет, не скрою, не чертежами строительства города Зимогорска занимался он сегодня, не для «Уралпроекта» трудился он сейчас. На шероховатом листе, приколотом к чертёжной доске, возникал большой акварельный портрет Наташи. Когда-то инженер Чудинов недурно рисовал да и в последние годы, когда выпадала свободная минута, делал наброски, развлекался несложными композициями.

Лыжница была изображена во весь рост, мчащейся по снежному крутогору. Развевался шарф за спиной, ветер взвил выбившуюся из-под вязаной шапочки прядь…

— Товарищ Чудинов, — послышалось за дверью: кто-го постучал, легонько приоткрывая её. — Насчёт чаю не распорядиться вам? Трубы починили, вода пошла, кипятильник заработал. — Это была заботливая тётя Липа.

Чудинов порывисто убрал портрет за диван.

— Организуйте стаканчик, дорогая. — Он вернулся к работе, поставив доску с рисунком на стул. — А что, неплохо, — похвалил он сам себя, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, отодвигая и приближая к себе портрет. — Честное слово, недурно! Товарищ Чудинов, в чём дело? Помнить старое правило: с кем бы ни вышел на снег, сам—лёд. Есть помнить старое правило, — проговорил он усмехаясь. — Но хороша, ничего не скажешь. Эх, Наташа, Наташа…

В дверь тихонько постучали.

— Давайте, давайте ваш чай! — крикнул Чудинов.

— А вы, оказывается, и художник? — раздался за его спиной знакомый грудной голос.

Застигнутый врасплох, он сперва схватил обеими руками портрет, потянул к себе, как бы пытаясь заслонить его, потом в ужасе оглянулся, попробовал встать и окончательно смешался:

— Вот не ожидал!

— Зашла проведать. Может, вам нужно что-нибудь?

Она глаз не спускала с портрета.

— Нет, спасибо… Вы садитесь, пожалуйста.. Да, Наташенька, расклеился немного, опять с ногой. Решил на досуге побаловаться, помалевать! Тряхнул стариной.

— Вот никогда не думала, что вы так дивно рисуете! И меня… — Наташа похорошела от радостного смущения.

— М-да… — промямлил Чудинов. — Знаете, это мой обычный метод… Я всегда, когда тренирую кого-нибудь, рисую себе, чтобы, так сказать, нагляднее понять… определить все дефекты… Видите, не совеем правильный подколенный угол. Правда, тут это мне не совсем удалось схватить… Гм!.. Но, в общем, анатомия движений, она требует, понимаете…

— Понимаю, — сказала сухо Наташа, помолчала по том тихо спросила: —А Бабурину вы тоже рисовали?

Чудинов не знал, как быть.

— Нет… я её не рисовал. — Он заметил, что Наташа не может удержать довольную улыбку, и поспешил добавить: — Да знаете, ведь у нас там, в Москве, просто: сказал, чтобы сняли кинограмму. А вот тут уж приходится самому… (О чёрт! Как он ненавидел сейчас себя и проклинал свои обязанности тренера и воспитателя! Как ему хотелось сказать другие слова! Но правило есть правило. Лёд не должен был тронуться.) — Знаете, что я вам скажу, Наташа? Вы, в общем, чертовски славная девушка. Убеждаюсь с каждым днём всё больше и больше.