— Психолог! — угрюмо проворчал Карычев.

Я безжалостно продолжал:

— Ну что, дальше идти или хватит?

— Валяй, валяй, погляжу, куда тебя занесёт, — усмехнулся Карычев.

— Так вот… Ты вернулся в номер гостиницы раньше задержавшегося Чудинова.

— Ну, допустим, — вызывающе бросил мне Карычев. — А куртка? А пуговица?

— Ну, это уже пустяки. Не стоит большого труда догадаться. Увидев твою куртку на стуле в номере, Чудинов, конечно, принял её за свою. (Ведь я же помню, что в самом начале твоей повести ты говорил о снимке, где вы оба изображены в одинаковых заграничных куртках.) А когда Чудинов заснул, ты ночью подменил куртку, а для вящей убедительности сам оторвал у Чудинова пуговицу. Кстати, именно эту пуговицу ты после и вернул хозяину. Потому у Сергунка и оказалась после гонки та твоя пуговица, что досталась ему во время бурана. Она-то и заставила в конце концов заподозрить тебя. И таинственная маска на карнавале — это, конечно, тоже ты. Уж это, откровенно говоря, грубая работа. Ну что, припёр?

Карычев невозмутимо и иронически слушал меня, а потом сказал:

— Всё это было бы убедительно, но… Но про одно обстоятельство ты забыл. И сейчас я одним махом разрушу все твоё здание из догадок, построенное на зыбучем песке. Ты забыл про шарф. Откуда у меня мог оказаться шарф с меткой «С. Чу…» и так далее?

Тут наступила минута, когда я несколько растерялся и, признаюсь, смолк в замешательстве. Я совсем забыл про этот шарф и метку. Ах ты, черт, действительно!.. Впрочем, погоди, погоди… Внезапная догадка только сейчас осенила меня.

— Ну-ка, дай карандаш. Какая там была метка?

— А вот какая! — Карычев торжествовал и, не отдавая карандаша, сам крупно вывел прописью: «С. Чу…».

— Все! — воскликнул я. — Вот теперь ты окончательно припёрт. У вас у обоих эти шарфы откуда были? Из Швейцарии? Метка-то не русская, чёрт бы тебя подрал! Зря темнишь. Давай карандаш.

И я, поставив «а» после «с», чётко вывел на протянутом мне Карычевым листке буквами латинской прописи:

— Это и читается «Карычев» и никакой там не «С.Чудинов». Ну? Что скажешь?

Карычев поднял обе руки вверх, как бы сдаваясь:

— Ничего не скажу.

— Так какого же чёрта ты накрутил все это?

— Не о том же речь. Речь идёт о воспитании спортсменки и…

— Ну, знаешь, скажу я тебе…

— Знаю, знаю, — перебил меня Карычев. — Ты тоже скажешь вроде Ремизкина, что я не чувствую подлинной героики и тому подобное. Пойдём лучше вниз, я утром обещал Наташе и Степану познакомить тебя с ними. Они там получили поздравительную телеграмму от всех ребят интерната. Только прошу тебя, уж им-то хоть ни слова.

Я пожал плечами.

— Зачем говорить людям то, что они великолепно знают и без меня? Они мне сами обо всём рассказали ещё сегодня днём.

— Сами?.. А я-то…

Карычев схватился за голову и тяжело сел на диван.

Когда мы спускались по лестнице, я увидел на балконе Чудинова и Наташу. Они стояли, вдыхая сладостный высокогорный воздух, любуясь бездонным покоем окружавшей нас звёздной альпийской ночи.

Они молчали. И чувствовалось, что после шумного сегодняшнего дня, принёсшего обоим столько волнений и славы, им очень важно было вот так тихо постоять рядом и помолчать.

Помолчим и мы…

Москва — Кортина д'Ампеццо. 1956.