В тот же день она отчитала и Сережу. В тихий час, когда ребята улеглись спать, Петька, ворочаясь на своей кровати, вдруг услышал за стеной приглушенный разговор. «В школьной канцелярии, — догадался он. — Там, где живет вожатая».

— Скажи, Сергей, зачем ты переманиваешь к себе Луковкина? — возмущалась Вера. — Неужели тебе мало своих пионеров?

— Никто его не переманивает. Сам приходит, — защищался парень. — Это, во-первых. А, во-вторых, что плохого, если мальчишка из старшего звена послушает, о чем говорят малыши?

— Вот тебе и на! Да разве ты не понимаешь, что это не-пе-да-го-гич-но? Что получится, если за Луковкиным потянутся все остальные?!

— А что? Ничего. Если им интересно со мной, я могу заниматься сразу со всеми. Лагерь-то у вас небольшой — каких-нибудь сорок человек.

— Так-так-так! Правильно! А меня, значит, за борт, да? Как негодный элемент, да?

Сережа начал что-то говорить, оправдываться, но Вера перебила его.

— Нет, нет! Ты буквально ничего не понимаешь. Подумай! Водить ребят в лес, где кишмя кишат клещи и змеи! Позволять им купаться на глубоком месте! Обучать приемам какой-то дурацкой борьбы! А что за обращение к детям — зюзики-карапузики!

— Ну вот! Нашла к чему придраться! Я же называю их так любя. Они понимают и не обижаются.

— Не хватало еще, чтобы обижались! Удивляюсь я тебе, Сергей! У тебя все, все не-пе-да-го-гич-но.

Она еще и еще повторяла это словечко, но Петька уже не слушал. Зачем? Раз уж вожатая распекала Сережу, то о мальчишках и говорить не приходится.

Не желая терпеть притеснения, Петька пожаловался завхозу — немолодому молчаливому дядьке, которого почему-то называли начальником лагеря.

Тот сочувственно качал головой, но под конец вздохнул и почесал в затылке:

— Знаешь, браток, ты уж с этой докукой иди лучше к самой Вере или Сергею. По воспитательной да культурной части все дела за ними.

Бесславно сорвался и самовольный поход в тайгу. Когда Петька предложил друзьям потихоньку отколоться от ребят и пробраться к Орлиной скале, чтобы провести там исследования, Алешка вроде бы согласился.

— Думаю, можно, — тряхнув чубом, сказал он. — Зарядка по альпинизму получится что надо.

— Я бы с удовольствием, — сказал и Юрка. — И к скале и на Филькину заимку. Там ведь бабочек больше, чем здесь. Но если вожатая запрещает, не пойду, нарушать дисциплину не стану.

— Тогда нечего и рассуждать, — заявил Алешка. — Раз Юра не идет, я не пойду тоже.

Огорченный и злой Петька поплелся прочь.

— Ладно, маменькины сынки! Обойдусь я без вас.

И он действительно обошелся.

Первым долгом Петька решил еще раз обстоятельно осмотреть деревушку и по возможности познакомиться с людьми, которые могли бы составить компанию. Он дождался тихого часа, улегся в постель, а когда ребята начали посапывать, поднялся и, неслышно ступая, подошел к окну.

Во дворе школы не было ни души. Дежурный тихо подметал коридор, а вожатая, должно быть, дремала у себя. Задуманному мог помешать только Юрка, читавший книгу. Но он делал вид, что ничего не замечает.

Петька осторожно спустил ноги с подоконника, оглянулся и, перебежав через дорожку, юркнул в насаженную во дворе кукурузу. По кукурузе нетрудно было добраться до клуба, шмыгнуть через улицу к магазину, а за магазином текла уже Кедровка и начиналась тропка к купальне. Обрадованный тем, что удалось так ловко удрать, он задержался на миг у большой вербы и погрозил и сторону школы кулаком. Пусть все дрыхнут, как сурки! Пусть Вера думает, что утерла нос Луковкину. А он вот ушел и может полтора часа бродить, где ему вздумается. Хочет — пойдет в тайгу к Орлиной сопке, хочет — на речку купаться. И никто не укажет.

Впрочем, идти на речку одному не хотелось. На первый раз лучше было прогуляться поблизости, где-нибудь у околицы.

Петька подумал, оглянулся и, заметив узенькую дорожку, зашагал вдоль речки. Дорожка сначала привела к мосткам, с которых черпали воду, потом взметнулась на невысокий обрыв, обогнула старый покосившийся плетень и здесь, спустившись вниз, нырнула к деревянной кладке через какое-то болотце. Это местечко с кладкой так понравилось Петьке, что он остановился и даже присел на бревно.

Болотце было, кажется, старым руслом Кедровки. По берегам оно уже поросло акром и лопухами, украсилось желтыми кувшинками, но посредине оставалось еще чистым. Зеленоватая поверхность воды спокойно, как в зеркале, отражала в себе и высокое голубое небо с плывущими облаками, и танцующих в воздухе стрекоз, и белую кладку с сидящим на ней мальчишкой.

Петька нагреб в кармане хлебных крошек и бросил в воду: авось в болоте водится рыба? С полминуты возле приманки не показывался никто. Но вот в глубине мелькнул какой-то червячок. Проворный головастый малек ухватил крошку и стремглав умчался в сторону. За ним вынырнули другие. Рыбешки суетливо толклись на месте, выпрыгивали из воды, дрались.

— Что? Мало? — смеялся Петька. — Эх вы зюзики-карапузики! Нате еще! Знайте мою доброту… Опять не хватило? Ишь, какие прожорливые! Ну, погодите, я сейчас наловлю вам кузнечиков.

Он уже выскочил на лужайку и присел, чтобы прихлопнуть кузнечика ладонью, как вдруг совсем рядом раздались тяжелые и звонкие удары. Казалось, кто-то изо всей силы колотил ломом по рельсу.

Сразу же позабыв о рыбах, Петька огляделся. Тропка, по которой он шел, перебежав через кладку, извивалась по зеленой луговине, потом заворачивала вправо и карабкалась на невысокую горку. На вершине горки метрах в пятидесяти от деревенских: домов рос кряжистый тополь, а под ним, привалившись боком к стволу, чернел бревенчатый сруб. Ни окон, ни дверей строеньице как будто не имело, но звуки неслись именно оттуда.

Одним духом перемахнув через луговину и взобравшись на пригорок, Петька очутился возле сруба и осторожно глянул за угол. После бегства из лагеря на каждом шагу почему-то чудилась всякая ерунда.

Однако бревенчатый сруб оказался просто-напросто деревенской кузницей. В левой стене ее, не видной от кладки, была низенькая сильно закопченная дверь. За порогом бородатый старик плющил молотом какую-то поковку, ярко пылал горн, а на улице, почти у самой двери, стояли четыре деревянных столба с перекладинами, и между ними на канатах была подтянута пегая лошаденка. Три ее копыта едва доставали до земли, а четвертое, повернутое подковой кверху и охваченное веревочной петлей, висело в воздухе. Черноглазый худенький мальчишка, на вид таких же лет, как и Петька, старательно ощупывал копыто и широким, похожим ни сапожный, ножиком обрезал его.

Петька сел на корточки под стеной кузницы и стал с интересом следить за работой. Мальчишка же равнодушно глянул на гостя, шмыгнул носом и продолжал свое дело. Кроме копыта да конского хвоста, который по временам хлестал его по плечу, ничего другого на свете для него, кажется, не существовало. «Ну и пожалуйста, — обиделся Петька. — Я могу молчать тоже».

Так, наверно, и шло бы. Но тут возле кузницы показались новые гости. Это были толстый карапуз с волочившейся по земле помочью от штанов и рыжий кривой пес. Малыш, не говоря ни слова, забрался в лужу и принялся гонять в ней щепку. А пес, вильнув хвостом, вкусно зевнул, поцарапал передними лапами землю и, подойдя к лошади, обнюхал обрезки копыт.

— Ну, чего лезешь, Валетка? — недовольно спросил мальчишка. — Хочешь, чтобы тебя подковали, как мерина, да?

Петька подумал, как выглядел бы пес, подкованный на все четыре лапы, и прыснул.

— Чего смеешься? — покосился на него мальчишка. — Думаешь, как собака, так ее и подковать нельзя?

— Конечно. Она ж без копыт!

— И пускай. Верблюды тоже без копыт. Можно сказать, с одними ногтями. А спроси вон деда Савелия, как он в войну расправлялся с ними. За милую душу! Ковал сотнями. Да еще и благодарности от командиров получал.

— Ну да! Как же это?

— А так. Верблюжья подкова не из железа, а из песка делается. Да! Берут песок, смешивают со смолой, а потом намазывают горбатым подошвы. Когда мазь застынет, на ногах получается шершавина. Хоть по чистому льду танцуй — не склизко.