За праздничным столом воцаряется жуткая тишина. Тоотс силится что-то произнести, но его побелевшие губы лишь беззвучно шевелятся. Старый пастор вопросительно смотрит на кистера, пытаясь осмыслить, что собственно заключает в себе странная речь его «сына» – хорошее или плохое? Вдруг тишину нарушают сказанные вполголоса слова арендатора:

– Что ты, Кийр, несешь! Сядь на место!

Но оратор не садится. Прежде чем кто-либо из сотрапезников успевает придти в себя, он продолжает:

– «Ты оскорбляешь Господа нашего, – сказал я ему, – и не ведаешь, что всевышний не позволяет над собой насмехаться. Ему надо служить верой и правдой». – Но он, этот самый Йоозеп, мой друг и соученик, меня не послушался и продолжал страшным образом богохульствовать. Не вынеся богопротивных слов, я в ужасе бежал из его дома, но моя душа не давала мне покоя, и сегодня утром я снова пошел проведать своего друга. «Этой свадьбы и не будет», – сообщил он мне со страшными проклятиями. Я снова стал Йоозепа увещевать, и сердце его смягчилось. «Знаешь что, Кийр, – сказал мой брат по школе и друг плачущим голосом, – свадьба все ж таки будет, но прежде я не хотел тебе об этом говорить». – Ну, да, так, мол, и так. – «Подумай сам, дорогой Кийр, чем же я напою и накормлю эту стаю голодных волков, когда она примчится ко мне сюда с хутора Рая? В чулане и кладовке – пусто, хоть шаром покати или, ежели хочется, хоть в рюхи играй. Что за беда раяским хозяевам всех накормить и напоить, они себе хитростью и обманом много добра наскребли, а у меня нет ничего крое двух поросят в загородке, да и те шелудивые». – Тут он начал громко плакать, наверное, ему было себя жалко, и говорит: «Как же я при таком положении посмею кому-нибудь сказать, что у меня будет свадьба, ты тоже не сказал бы». – Ну да, а потом еще добавил: «Пожалей меня, дорогой школьный друг, выйди навстречу свадебным гостям и скажи, что никакой свадьбы нет, и не будет. Пошли их подальше, хоть в преисподнюю, хоть в поповское болото – пусть царапают там снег и едят мох, если они такие голодные, а тут, на хуторе, все не мое, кроме стека да штанов с кожаным задом, тех, что висят там, на крючке… да и два шелудивых поросенка, по правде говоря, отцовские». – Вот так-то, и еще поторопил меня: «Иди же скорее встречать гостей и наври им с три короба. Если ты, мой дорогой, любимый Йорх, и на этот раз меня выручишь, я, когда, наконец, дорвусь до приданого раяской девицы, куплю тебе новую швейную машину». – И я должен сказать, достопочтенный и обожаемый господин пастор, отнюдь не дьявол наживы погнал меня врать свадебным гостям, но любовь и сострадание по отношению к другу. Вот почему я и задержал вблизи хутора Юлесоо несколько саней со свадебными гостями, чтобы сообщить, что свадьбы не будет, да, да, что свадьбы не будет… именно так он со слезами на глазах просил меня сказать. Но один из свадебных гостей все-таки каким-то образом заехал во двор хутора Юлесоо и рассказал все ему, моему брату по школе и другу. Тогда Тоотс, конечно же, устыдился своих деяний и, чтобы свалить вину на мою шею, помчался за мною вдогонку на какой-то чужой лошади и ударил меня – чтобы свадебные гости подумали, будто я сам эту ложь выдумал. Поглядите все, кто тут есть, на рубец у меня на руке… этот рубец доказывает, что…

– Вышвырните его вон! – кричит бледная от возмущения Тээле и встает с места. – Вышвырните же его, наконец, вон!

В это самое время арендатор вытягивает свою длиннющую ногу, нащупывает ею под столом тоненькие «тросточки» Кийра, захватывает их, словно крюком, своей стопой и производит рывок. Оратор поначалу валится на край стула, затем с грохотом сползает еще ниже, и не может остановиться, пока не оказывается под столом. Собаки, которые все еще грызутся из-за кости, с визгом кидаются в другую комнату. Досточтимый пастор делает попытку придти на выручку своему злополучному соседу по столу, но движения трясущихся рук старого господина неточны, и помощь сводится к тому, что полная тарелка горячего супа проливается на голову упавшего под стол. Теперь уже визжат не только раяские собаки, но и сам Хейнрих Георг Аадниель Кийр, причем достаточно жалобно. Через некоторое время портной, протиснувшись между стульями Лесты и Тали, вылезает на дневной свет с другого конца свадебного стола, на обваренном лице рыжеголового какое-то баранье выражение. Однако сидящие за столом не успевают толком разглядеть портного, – он хватает с вешалки какую-то шубу и шапку и выбегает за двери.

– Вот дьявол, утянул мой тулуп и мою шапку, – кричит Аугуст с хутора Ухмарду, кидаясь следом за беглецом. Арендатор поглаживает свои обвисшие усы, подмигивает Тоотсу и опоражнивает разом одну за другой две рюмки вина. – Не учи старого нищего хромать!

Гости проводят за свадебным столом еще немало времени. Однако своей высшей точки праздничное настроение достигает лишь после того, как уходит домой пастор, – все вздыхают с облегчением и уже не обстругивают свои фразы, будто палочку для набивки колбасы. Произносится еще несколько речей, находят свое выражение еще многочисленные пожелания, но так как в них нет ничего особо нового и вообще ничего особенного, то не стоит на них и задерживаться. Сквозь разговоры и смех до ушей Тоотса доносятся слова Киппеля, предназначенные румяной вдовушке: «Если судьба когда-нибудь нас соединит, будьте уверены, госпожа, я стану опекать ваш дом не хуже, чем, к примеру, две дюжины домовых первого сорта «а», даже мышонок и тот не сможет проскочить и нарушить ваш ночной покой. Эти самые ножи и вилки…» – И еще слышит Тоотс, как Лутс в конце трапезы говорит Алийде: «Нет, Лийде, теперь я стану наведываться в Паунвере так же часто, как хуторянин к кузнецу. И каждый раз, садясь в поезд, буду покупать два билета – чтобы поскорее добраться до цели. Будьте уверены, я даже и в вагоне не стану торчать на месте, а – ходить взад-вперед, тогда поступательное движение ускорится. На каждое письмо, которое я вам напишу, а я стану вам писать так же часто, как эстонские писатели получают гонорар от своих издателей, ну да – на каждое письмо я наклею семь марок, тогда оно дойдет так же быстро, как доходят ответы из наших правительственных канцелярий. Разумеется и вы тоже заходите меня проведать каждый раз, когда приедете в город – я бы с удовольствием познакомил вас с великим общественным деятелем, который однажды хотел получить от меня разрешение на постановку половины пьесы, потому что гонорар за пьесу целиком показался ему чересчур большим. Этот деятель пока что жив-здоров и проживет еще ровно столько, сколько вы пожелаете». Что отвечает на то Лийде, Тоотс не может расслышать из-за гула голосов, он лишь видит, что младшая сестра Тээле все же что-то отвечает.

В то время как Йоозеп Тоотс справлял свадебное торжество на хуторе Рая, в Юлесоо произошло нечто такое, отчего сердце молодого юлесооского хозяина на следующее утро, перед тем как свадьбе переместиться в дом жениха, наполняется страхом и ужасом. Как известно, в Юлесоо не оставалось ни одного «хранителя-домового», кроме старого Андреса и больного аптекаря, пребывающего в печи жилой риги, старая же хозяйка, батрак и прислуга вернулись в Рая домой лишь поздней ночью и, не заметив ничего особенного, сразу же легли спать.

Тем большим оказываются удивление и испуг обитателей хутора Юлесоо на следующее утро, когда они, обиходив скотину, заглядывают в чулан и кладовку. Первый горестный вопль исходит от батрака, который с кружкой в руках наведался в жилую ригу, чтобы нацедить пива для опохмелки. Уже в дверях батрак почувствовал, что под ногами чавкает какая-то жижа, когда же он подходит к пивной бочке, ему становится ясно, что эта жижа не что иное, как пиво, которое он сам помогал ставить к свадьбе молодого хозяина. Кран бочки открыт, сама она совершенно пуста – если постучать, гудит словно колокол.

– Черт побери! – кричит испуганный батрак, вбегая в дом, чтобы оповестить о случившемся хозяйку. – Идите сюда, гляньте, скажите, что это значит – кран у бочки открыт, пиво до капли вытекло! Идите, гляньте!