Торговец торопливо закуривает огрызок сигары и начинает распаковывать свой товар. Лутс вытягивает шею, – можно подумать, будто он видит ножи и вилки впервые в жизни.

– Ах, какие красивые! Ах, какие отменные! Я весьма благодарен вам, господин Киппель, за то, что вы меня не обошли.

– Нет, ну, всеконечно, – говорит Киппель. – Это же товар от Энгельсвярка! А не из какой-нибудь Тулы или Сарсакоски. [10]

Сходятся в цене, лысый писатель звякает в ящике стола серебряными и медными монетами, ищет в жилетных и брючных карманах добавки и, в конце концов, все же набирает требуемую сумму. При этом Тоотс замечает, что Лутсу приходится платить примерно на десять процентов больше, чем платил незадолго до того сам Тоотс. Торговец сует выручку в карман, укладывает оставшийся товар обратно в ящик, вновь зажигает погасший огрызок сигары, поддергивает штаны и собирается уходить.

– Заметано! – произносит он, засовывая ящик под мышку. – Можете ответить в письменном виде, господин Лутс. Я должен поспешить кое-куда по своим торговым делам, мне недосуг ждать, когда вы сделаете это в устной форме. До встречи! Господина опмана и его уважаемую невесту я надеюсь еще увидеть вечером, они наверняка сегодня еще не уедут. Так что, дамы и господа, разрешите откланяться.

Предприниматель отвешивает галантный поклон и удаляется, после чего Лутс, зажмурив один глаз, проделывает на заднике одной из своих необъятных чуней нечто вроде пируэта и начинает сам себя нахваливать.

– Так, именно так и следует всегда поступать! – хвастается он. – Всякий раз надо суметь найти слабое место противника, и – противник побежден! В результате господин Киппель ушел из моего дома как самый добрый друг и даже сделал меня обладателем ножей и вилок. Да здравствуют острые ножи и острый ум!

– Да-а, и впрямь ум острый, – склоняет Кийр голову набок, – но, к сожалению, острый ум, который вас на этот раз выручил, отнюдь не ваш – школьный друг Лутс сейчас проделал тот же маневр, что и наш соученик по приходской школе Петерсон в свое время, когда его преследовал Тоотс. Не странно ли, вы эту историю уже запамятовали, хотя сами же ее и описали в первой части «Весны».

Тээле, Леста и Тоотс громко смеются, тогда как лицо лысого писателя принимает выражение крайней растерянности, и он вновь пытается спрятать свои обутые в чуни ноги. Однако через некоторое время забывается и эта неловкая заминка, то одному, то другому из присутствующих вспоминается старое доброе время, возникает непринужденный, пересыпанный шутками разговор. Гости расстаются с печкой и собираются в путь лишь после того, как и на улице, и в комнатушке писателя начинает темнеть. При слабом свете угасающих углей однокашники прощаются с хозяином, и Тоотс под конец напоминает ему:

– Стало быть, дорогой Лутс, все остается в силе, как я и моя уважаемая невеста сказали. Вы приедете в первый день рождества вместе с Лестой и господином Киппелем. А ежели вы не появитесь, так и знайте, у вас станет одним смертельным врагом больше, вроде того, как у меня некто уважаемый господин Хейнрих Георг Аадниель Каабриель Колумбус Хризостомус фон Кийр с королевского двора Супси. [11] До рождества остается еще несколько дней, к тому времени я вспомню еще кое-что из наших школьных историй, так что нехватки материала для второй части «Весны» у вас не будет. Больше всего хотел бы я рассказать вам, как мы однажды крестили младшего брата нашего школьного друга Кийра. Хм-хм-хм, пых-пых-пых!

На улице жители Паунвере случайно встречаются еще с одним знакомым, а именно, с бывшим паунвереским аптекарем, которого, разумеется, тоже приглашают на свадьбу. Фармацевт за прошедшее время заметно постарел и осунулся, он трясется от холода, – свое тоненькое летнее пальтишко он натянул на себя словно бы затем, чтобы ввести в заблуждение мороз, эта изношенная тряпка вряд ли может служить защитой от пронзительного ветра. Тоотс, в своей добротной шубе и башлыке, разговаривая со стариком, испытывает чувство мучительной неловкости; хозяин Юлесоо торопится закончить разговор, спрашивает адрес фармацевта и произносит, указывая на Лесту:

– Стало быть, ваш коллега Пеэтер Леста зайдет за вами.

И в жизни Йоозепа Тоотса начинается странный период.

– Ненастоящее рождество, ненастоящее рождество! – говорит он звонарю Либле, когда тот однажды вечером приходит на хутор Юлесоо, чтобы перекинуться двумя-тремя словами с бывшим господином управляющим.

– Как это ненастоящее? – вскидывает звонарь свое заросшее лицо. – Рождество – оно рождество и есть.

– Нет, – мотает головой хозяин Юлесоо. Ненастоящее рождество. Как есть ненастоящее.

– Вот те на! Вот те и номер! Не возьму в толк, как это может рождество быть ненастоящим. Рождество – оно рождество и есть, как и при царе Горохе, как и в прошлом году.

– Неужто ты не понимаешь, Либле, – Тоотс кладет руку на плечо звонаря, – это рождество совсем не такое, как все прежние, как прошлогоднее и последующие, вернее, предыдущие? Одним словом, нынче рождества вроде бы и не будет, а будет только свадьба. И эта свадьба перекроет рождество. Черт подери, неужто до тебя все еще не дошло? Настроение свадьбы перекроет рождественское настроение… ну, разве не так?

– Так-то оно так, – бормочет Либле, уступая. – Для вас, само собой, свадьба куда как важнее рождества.

– Ну не то, чтобы важнее, но… – юлесооский хозяин машет рукой, – но, скажем, к примеру, как говорит паунвереский Нечистый, ну да, скажем, к примеру, что ты послезавтра придешь к нам свинью кровянить. Кто же тогда скажет, что мы эту свинью закололи к рождеству? Никто не скажет. Свинью режут к свадьбе, это так верно, что хоть в протокольную книгу записывай.

– Оно вроде бы так.

– Да, так, чего же ты споришь?

– Какое там, с чего мне спорить-то, я ведь не спорить сюда пришел, просто-напросто вспомнилось, как я свою Мари за себя брал. Черт побери – праздники все одно остались праздниками! Мари была вроде как дело второе, куда там, она была вроде как новые сапоги к празднику. Я-то и впрямь взял жену аккурат на пасху, ну да где ж тут разница, и рождество и пасха – два дорогих праздника. Так, стало быть, послезавтра возьмем борова за горло?

– Хм-хью-хьюх, за горло, точно. Но все это, как говорится, только присказка, это – как у русского слово «нету». Будут задачки и потруднее. На, Либле, воткни себе в рот эту человечью папиросу и помоги мне составить смету.

– Смету?! – пугается звонарь. – Это что еще за зверь?

– Черт бы тебя побрал, Либле! Ты же знаешь, что свадьба уже на носу… вот тут!

– Знаю.

– Вот-вот… А у меня пока что нет ни одного свадебного гостя, кроме Пеэтера Лесты и еще двух-трех городских господ. Из деревенских, то бишь из нашей округи, не приглашена еще ни одна душа. Вот ты и составь быстренько смету, кого пригласить, а уж после Тээле утвердит, то есть, скажет, верно составлено или нет.

– А-а, стало быть, это и есть смета! – Либле закуривает папиросу, – Хм-хью-хьюх… но в таком разе эту самую смету вроде как не мне сочинять надобно, а вам.

Тысяча чертей, я не могу! Я было начал как-то вечерком прикидывать, записал на бумаге – этот да тот, тот да этот – набралось человек двести. Ну куда, черт побери, я две сотни гостей дену? И заметь, они, прохвосты, по большей части безлошадники. Кто их будет туда-сюда катать? Кто с ними станет возиться? Нет, нет, будь другом, Либле, составь смету, без этого я тебя все равно домой не отпущу. А завтра возьмешь мою лошадь, объедешь все хутора и в каждом крикнешь: «Доброе утро! На волчью облаву! [12] Сбор в Роосна! [13] До свиданья!» – Гостей поважнее, таких как кистер и пастор и кое-кто еще – этих само собой, я беру на себя, их я сам позову, а прочим скажешь просто-напросто: «Доброе утро! На волчью облаву!» и так далее, дескать, самому жениху недосуг приглашать, дескать, режет свинью и черт знает, чем он еще занят, дескать, у него насморк и голос пропал, и заноза в ноге, и… ну да ты, небось, и сам все сообразишь. [14] Само собою, прихватишь бутылки с вином, на шею лошади повесишь колокольчик и поедешь, словно мясник Тёртс на февральскую ярмарку. Только гляди, сам-то не очень накачивайся, не то забудешь к кому-нибудь заехать, тогда мигом пойдет молва, дескать, видали, юлесооский Тоотс загордился, даже на свадьбу не приглашает. Вот так-то, но перво-наперво составь смету, не то мы с этим делом намаемся, как выруский мужик с покосом. Да гляди, чтоб побольше хуторян с лошадьми прибыло! Ведь потом ни один черт не спросит, сколько человек там, на свадьбе Тоотса, было, а каждый спросит, сколько было лошадей. Разве не так? Между нами говоря, нам придется пригласить даже и парочку обезьян, то бишь, парочку рыжеголовых Кийров или как там их величают… Ничего не попишешь, не то еще Хейнрих Георг Аадниель подумает, будто мы его боимся или еще черт знает что… Пускай приходит, пускай приходит! Пускай увидит собственными глазами, что дело обстоит так-то и так-то и никак не иначе. Ну да, одним словом: кистера мы должны пригласить. Так ведь?