Принц снова и снова спрашивал своего предсказателя, когда же, наконец, закончится сие недостойное приключение. Знаменитый мастер своего дела Ану утверждал, что Гудеа вернется в Вавилон невредимым и прославленным, однако точную дату не называл. Принц ругался, угрожал, но предсказатель не указывал сроки, не желая позорить свое ремесло. Гудеа не отставал. Тогда Ану объяснил ему, что по звездам можно предрекать будущее только на весьма далекую перспективу. Близкие по времени пророчества свершаются над кубком. А для этого нужна святая вода Великой реки и масло из рощ Ашторет… Лишившись возможности узнать, что его ждет, принц стал eщё раздражительнее и проявлял недовольство по каждому, даже самому незначительному поводу.

Находчивый Ифтах привез из Афека бурдюк со святой водой и кожаную флягу с освященным маслом. Принц просиял. И тут же усомнился: действительно ли вода взята из Ефрата, а масло — из рощ Ашторет.

— Каким богом я должен поклясться? — спросил Ифтах.

— Твоим, разбойник! — потребовал принц. Ифтах поклялся.

Ану наполнил чашу святой водой Великой реки. Затем налил в нeё масло. Движение масла на поверхности воды говорило ему о будущем. Принц жадно следил за тем, как масло растекалось на островки. Существовало сто тридцать девять различных масляных «рисунков». Принц смотрел и ничего не понимал. Зато признанный мастер Ану прекрасно знал значение каждого и напряженно вглядывался в быстро меняющиеся формы сгустков. В своем ремесле он был безупречно честен, понимая, что за малейшую ложь бог лишит его дара. Поэтому предсказатель готовился сказать принцу истинную правду. Он глубоко вздохнул и заверил повелителя, что он покинет эту страну прежде, чем луна трижды сменит свои очертания.

Итак, принцу предстояло трудное зимнее путешествие по землям Заиорданья, и только перед наступлением лета он увидит город Вавилон. И всё-таки он был доволен. Теперь можно считать дни, которые он должен провести среди этого сброда.

Ифтаха наполняло радостное и спокойное ожидание. Он использовал любую возможность узнать от своих гостей о делах Вавилона. Слушал, как отстраивается буквально кишевший людьми город, получая представление о его прямых улицах, высоких домах, обычаях жителей. Рассказывали гости и о других городах могущественного северного государства — о Сипаре и Акаде, Барсипе и Нипуре, о множестве других, более мелких. Самый маленький из них был крупнее самого большого в Заиорданье.

Ифтаха интересовала информация об управлении государством и его судопроизводстве. Порядок в стране поддерживался с помощью двухсот восьмидесяти двух основных законов, которые великий царь Хамураби восемьсот лет назад приказал высечь на каменных глыбах. Они действовали и сегодня, но дополнялись и изменялись, приспосабливались к обстоятельствам.

Такое множество законов, по мнению Ифтаха, во всем ограничивало человека. У него захватывало дух, когда он думал, сколь трудна задача тех, кто управлял государством и удерживал в своих руках власть. Тут недостаточно было вдохновения и умения драться. Царь такой большой страны невольно лишался свободы и должен был отказаться от путешествий по велению собственного сердца.

Ифтах размышлял над пояснениями писцов из Вавилона, и слова Авиама, произнесенные тогда, в шатре Господа, представились ему в ином свете. Он постигал их скрытый глубинный смысл. Они материализовались в его воображении и угрожающе манили. Его утешало, что он пока не обременен должностью судьи, не скован древними, столь мудрыми и жесткими законами. Он eщё может свободно дышать в своей стране Тоб. Однако, взвешивая груз, который нес на себе великий царь Мардук, сидя на высоком троне города Вавилона, который насчитывал больше жителей, чем весь народ Израиля, Ифтах буквально физически ощущал безграничность его власти. Он требует не меньшего почтения к себе от сограждан, чем Господь — от преданных Ему слуг. Согласно ритуалу, знатные горожане трижды падали ниц и только потом получали дозволение поцеловать его в бороду. Смертная казнь грозила всякому, кто осмеливался заговорить, прежде чем царь подаст знак мановением руки. Достаточно было Мардуку тряхнуть бородой или процедить сквозь зубы несколько слов, в конце концов, выдохнуть царственное «х» — и воины, кони, повозки приходили в движение. Рушились крепкие стены, сгорали города, погибали мужчины, а закованных в цепи женщин и детей уводили в рабство. И всеми действиями царь руководил издалека — настолько длинны и сильны были его руки.

Впрочем, эти могучие длинные руки все же не смогли помешать Ифтаху взять в плен знатного господина, принца Гудеа, двоюродного брата царя, выразителя его воли. У него, Ифтаха, не было древних законов и мудрецов, которые могли бы дать ему стоящий совет. Он все рассчитывал и взвешивал сам, и сумел правильно оценить положение далекого царя и свое собственное. Теперь он достаточно силен, чтобы одной рукой защитить свои города, другой — спасти братьев в Мицпе и заставить их подчиниться ему.

В войске Ифтаха обычно царил бодрый настрой, но теперь его воины были особенно веселы. Мужчины посмеивались над странными пришельцами из Вавилона. Их удивляли изысканные блюда, которые готовил повар принца. Они неуклюже шутили с чужеземцами, ощупывали их платья и одеяла. В общении с ними происходило множество забавных недоразумений. И в стане Ифтаха раздавался раскатистый смех.

Они рассматривали Гудеа, словно льва, посаженного в клетку. Стоило принцу раскрыть рот, как они начинали дразнить его, подражая его изысканной речи. Старый Тола искал встреч с принцем, при первой же возможности расспрашивал его, стоят ли на месте такие-то дома или башни, жив ли eщё тот или иной знатный господин. Принц с выражением брезгливости на лице отворачивался от Толы. И Тола извинялся.

— Остывшие для молодежи блюда — лакомые куски для стариков, — говорил он.

С любопытством издали наблюдала за странным гостем и Ктура. Врожденное чувство собственного достоинства удерживало eё от общения с ним. Смелая шутка Ифтаха тешила eё спокойный веселый нрав. Она гордилась, что его хитрость привела к ним в руки столь богатую добычу. И была уверена, что близок день великой мести.

Яале эти дни казались самыми прекрасными в жизни. С жадным вниманием она изучала толпу экзотических людей, отцовских пленников. Они были забавно серьезны. Eё интересовали тысячи мелочей. Она расспрашивала Эмина, и тот, многое понимавший из опыта прежней жизни, давал ей пояснения. Она быстро разобралась в манерах и поведении чужестранцев и переняла у них некоторые выражения и жесты.

Ей было четырнадцать лет. Нога давно зажила. Перенесенная болезнь заставила eё с удвоенной радостью воспринимать жизненные обстоятельства. Eё природная веселость располагала к ней людей.

Яала попросила иноземных музыкантов поучить eё музыке. Они привезли с собой арфы, лютни, цимбалы, бубенчики, тамбурины и флейты. Вавилонские музыканты играли и пели ей, танцевали перед ней свои танцы. Их искусство было посвящено служению богам, и они страстно кружились, как Антеранна танцующая звезда. Яала внимательно слушала их, и они рассказывали о чудесном воздействии музыки. Музыка, говорили они, смягчает нрав великанов-дикарей, укрощает львов, те, кто слушает ее, подобны солнцу.

Яала понимала не все слова, однако соображала быстро и совершенствовала свое умение играть с исключительным усердием. Изысканные утонченные вавилоняне удивлялись: как пальцы этой совсем молоденькой девушки могут извлекать из инструментов такие поразительные звуки? Почти со страхом они слушали, как она играет вавилонские мелодии. Девочка наполняла их новым смыслом и сочиняла для них новые слова.

При всех своих способностях Яала оставалась совсем eщё ребенком. Стараясь не обидеть чужеземцев, она все же смеялась иногда над их странностями. Порой eё тихое хихиканье переходило в веселый, безудержный смех. Вавилоняне огорчались, но долго не могли противиться eё неукротимой веселости и начинали тоже смеяться.