В то же утро, когда они сходились к завтраку, загремели трубы Ровского. В полных боевых доспехах он гарцевал перед замком на огромном сером в яблоках скакуне. Он был готов схватиться с поборником Клевеов.

Трижды на дню выкликала тот же воинственный клич ужасная труба. Три раза в день выходил одетый сталью Ровский на битву. Первый день минул, и на его зов не было ответа. Второй день настал и прошел, но никто не вышел на защиту замка. Вновь остался без отзыва надменный и пронзительный клич. И закатилось солнце, оставляя отца и дочь, которых несчастней не было во всех землях христианских.

Через час после восхода, в час пополудни и за час до заката звучали трубы. Третий день настал и не принес надежды. На первый и на второй зов никто не откликнулся. После чая благородный князь призвал дочь и благословил ее.

- Я иду сразиться с Ровским, - сказал он, - быть может, мы не свидимся более, моя Елена... дитя мое... невольная причина всех скорбей наших. Если я ныне паду жертвой Ровского, помни, что жизнь без чести - ничто.

И с этими словами он вложил ей в руки кинжал, дабы она вонзила его в свою грудь, как только кровавый победитель ворвется в замок.

Елена горячо пообещала, что так она и поступит; и убеленный сединами отец удалился в оружейную и облекся в старые латы, испытанные во многих сражениях. Доспехи его выдержали в давнюю пору удары тысяч копий, но ныне сделались так тесны, что чуть не душили царственного своего обладателя.

Отзвучала последняя труба - трарара! трарара! - пронзительный клич пронесся над широкой равниной, Опять! Но когда последние отзвуки замерли вдали, ответом было лишь пагубное, роковое молчание.

- Прости, дитя мое, - сказал старый князь, тяжело взгромождаясь на боевое седло, - помни о кинжале. Чу! В третий раз звучит труба. Отворите ворота, стража! Трубите, трубачи! И да хранит верных добрый святой Бендиго!

Но не успел еще трубач Бухенпуф поднести к губам трубу, как - чу! - из отдаленья послышался звук другого рожка! Сначала едва различимо, потом все ближе, ближе, и наконец ветерок с отчетливостью донес прелестный мотив Хора охотников с блистательными вариациями; и толпа, не спускавшая глаз с ворот, тысячеголосо вскричала;

- Это он! Это он!

И точно, то был он. Из лесу показались рыцарь и оруженосец; рыцарь изящно гарцевал на стройном белом арабском скакуне небывалой стати, оруженосец же сидел на непритязательно сером жеребце, отличающемся, однако, немалой силой и крепостью. В трубу, сквозь решетку своего шлема, дул оруженосец; забрало же рыцаря было опущено. Небольшая княжеская корона чистого золота, из коей поднимались три розовых страусовых пера, указывала на высокое положение воина: герба на щите его не было. Когда, приподнявши копье, он ступил на зеленый луг, где разбиты были шатры Ровского, сердца всех наполнились тревогой, и несчастный князь Клевский в особенности усомнился в новоявленном своем поборнике.

- Не с таким бы тонким станом выступать против Доннерблитца, - печально молвил он своей дочери. - Но кто бы ни был сей молодец, держится он бодро и в седле сидеть умеет. Гляди, он коснулся щита Ровского острием своего копья! Святой Бендиго! Сколь дерзновенная отвага!

Неизвестный рыцарь и в самом деле вызвал Ровского на смертный бой, как заметил князь Клевский с крепостной стены, где разместились он и дочь его, дабы наблюдать поединок; и вот, вызвав врага, незнакомец проскакал под крепостной стеной, отвесив грациозный поклон прекрасной принцессе, а затем занял позицию в ожидании злодея. Кольчуга его сияла на солнце, покуда он недвижно сидел на своем белом коне. Он походил на одного из тех славных рыцарей, о каких мы все читали, - одного из тех дивных поборников добра, что одержали столько побед, когда еще не изобретен был порох.

Вот подвели коня к шатру Ровского; и грозный воитель, сверкая и звеня великолепными медными доспехами, вскочил в седло. Развевающиеся на ветру кроваво-красные перья торчали из его шлема, помимо их оснащенного двумя огромными рогами зубра. Копье его было выкрашено в белый и красный цвет, и он подбрасывал вверх это страшное оружие и в дикой радости ловил его на лету. Завидя тонкий стан своего противника, он расхохотался; и душа его взыграла в ожидании скорой схватки. Он вонзил шпоры в могучие бока своего коня и поскакал. Добрый конь фыркнул и заржал тоже в свирепом веселье. Ровский пускал коня то рысью, то галопом, то в карьер, а потом, давши всем налюбоваться несравненным своим искусством верховой езды, во весь опор доскакал до места прямо против врага и осадил ретивого скакуна. Старый князь на крепостной стене так пылко ожидал схватки, что, казалось, совсем позабыл об опасности, ему угрожавшей, одержи грозный Ровский победу над хрупким его защитником.

- Пошел! - произнес он, метнувши в ров свой жезл; и по его слову оба воина с быстротою молнии устремились друг к другу.

И вот последовал бой, столь ужасный, что слабая женская рука, принадлежащая той, что ведет сей героический рассказ, и надеяться не смеет описать достойно эту ужасающую битву. Случалось ли вам наблюдать, как на Западной железной дороге с пронзительным свистом проносятся один, мимо другого два встречных паровоза? С тою же быстротой оба рыцаря метнулись друг другу навстречу. Вот они столкнулись, и грохот подобен был шуму столкнувшихся пушечных ядер; сотрясенные могучие кони задрожали и зашатались; копье, устремленное на шлем Ровского, отбросило корону, рога и самый шлем в синеющую даль; кусочек левого уха Ровского остался на бранном копье безымянного рыцаря. А сам он не пострадай? Нет, оружие его противника лишь отразилось на блестящей глади щита; и пока что победа была за ним.

Выражение лица Ровского, когда, простоволосый, он вперил во врага свирепый, налитый кровью взор, скорей подобало бы демону ада. Проклятья, какими он разразился, никак не могут быть преданы бумаге женским пером.

Его противник легко бы мог окончить битву, размозжив топориком череп супостата. Он, однако же, великодушно пренебрег выгодами своего положения и, отскакав на прежнее место, коснулся земли концом копья в знак того, что готов ждать, покуда граф Кошмаренбергскяй вновь облачится в шлем.