Я нахожу мою славную команду, за исключением начальника бригады нравов, в соседнем бистро. Пакретт предлагает украшенному флюсом Пинюшу таблетку витаминизированного аспирина. Берю, воинственный противник всяких медикаментов, заказывает большой стакан вина.

– Сопьешься! – усмехаюсь я, опуская очень важную часть моего тела рядом с очень объемной аналогичной частью Берю.

– Ничего со мной не будет, – возражает он. – Я убежден, что вино – это лучшее лекарство. Вот смотри, тут на днях звонит мне жена Альфреда: у ее благоверного жар как у лошади.

– Как у першерона или как у пони?

– Невежливо перебивать говорящего, даже если он младший по званию. – И он продолжает рассказ: – Я говорю Антонии: «У вас есть вино?» – «Да», – отвечает мне она. «Значит, так, – говорю, W согрейте кастрюлю вина и положите туда побольше сахару и перца, а потом дайте выпить Альфреду». – «Думаете, поможет?» – говорит она мне. «Попробуйте и увидите...» – отвечаю. Она попробовала. На следующий день, хочешь верь, хочешь нет, Альфред повел мою Берту в кино на фильм Скотча.

– Чей?

– Господи... Бискотта! Не, тоже не то... Ты знаешь, такого толстяка, похожего на яйцо всмятку?

– Кончай трепаться, у нас есть более важные дела.

Пино, которого флюс сделал очень неразговорчивым, решает все-таки высказать свою точку зрения. Она ясна и полна здравого смысла.

– Я считаю, – говорит он, – что весь этот шум поднят из-за ерунды. Кого убивает маньяк? Проституток, разве не так? Так чего надрываться, ловя его?

– Старик, – вздыхаю я, – твой гуманизм всегда приводил меня в замешательство. Когда ты молчишь, то можно забыть, что твои мозги давно разжижились. Дай бог, чтобы у тебя появился флюс и на второй щеке, тогда ты, может быть, не сможешь говорить.

Он насупливается. Берю осушает стакан, который ему принесли, за куда меньшее время, чем потребовалось бармену, чтобы его наполнить.

– Ну что, – спрашивает он, – старый козел взвалил это дело на нас?

– О руководстве можно бы и попочтительнее, – замечает Пакретт, откровенно осуждающий манеры своего нового коллеги.

– Слушай, ты, сядь и засунь себе свечку сам знаешь куда! – Он разражается громким смехом. – Нет, вы только посмотрите! Месье провел двенадцать лет – не решаюсь назвать это жизнью, – щупая шлюх, и еще хочет меня учить! – Его тон поднимается. – Запомни, крысиная задница, уроки вежливости я только раздаю, но никогда не беру.

– Успокойся, – стонет Пино.

– Нет, – отвечает Берю, который боится успокаиваться, потому что его приступы ярости длятся недолго, – нет, я не успокоюсь. Какая-то дешевка из «нравов», до костей пропитавшаяся лекарствами, какой-то фраер, убивающий первого встречного, потому что боится, что не сможет его арестовать, полупокойник еще учит меня, как разговаривать!

– Позвольте, – блеет Пакретт, чье лицо искажено от бешенства.

– Я позволю тебе только одну вещь, – заканчивает Берю, – оплатить мой следующий стакан!

– Я не собираюсь дольше терпеть это, – заявляет инспектор, вставая.

– Месье строит из себя дамочку из высшего общества, – не унимается Мамонт. – Вам надо пойти в мойщики туалетов, мадам, если у вас такое ранимое сердце.

Я удерживаю Пакретта за руку.

– Садитесь, старина. А ты, Берю, закрой пасть. Ты не на базаре.

– Я попрошу перевода, – уверяет Пакретт. – Такие издевательства просто невыносимы. Я не могу...

Берю собирается сказать ему новую гадость, но я отвешиваю ему под столом удар ногой, которым можно свалить обелиск.

Он дает пожирателю пилюль излить свою душу, после чего мы можем перейти к серьезным вещам.

– Ребята, начинаем большую охоту!

Естественно, после этих слов Берю считает своим долгом затянуть охотничью песню.

Чтобы заставить его замолчать, я снова пинаю его под столом и продолжаю:

– Пакретт, вы специалист по проституткам...

– Не смеши меня, – говорит Жирдяй. – Судя по внешности этого месье, он никогда не залазил на бабу. Ему бы для этого понадобилась лестница и обувка с шипами.

– Опять?! – вопит Пакретт. Он в ярости осушает свой стакан минералки. Добряк Пино заснул. Его голова свисает на грудь, как груша. По-моему, у меня та еще команда!

– Что вы говорили, комиссар?

– Что вместе с сотрудником картографического отдела вы составите карту распространения проституции в Париже.

– Отличная мысль! – орет Берюрье. – Будем ее продавать туристам на Елисейских Полях и наживем себе целое состояние.

– Дальше, комиссар?

– Когда мы получим графическое изображение проблемы, то выделим две машины без опознавательных знаков полиции для постоянного патрулирования этих районов. Разумеется, эти машины будут радиофицированы и станут передавать информацию по мере ее сбора в контрольный центр.

– Неплохо, – одобряет Пакретт, посасывая эвкалиптовую пастилку.

Толстяк не может сдержаться:

– Подумать только, мы организовываем охрану путан и будем драть свои задницы, защищая ихние!

Он проводит своим чудовищным ярко-красным языком по губам, похожим на две сосиски.

– Я вам скажу одну вещь, ребята. Жизнь – мерзкая штука!

– Глядя на тебя, в этом не сомневаешься, – отвечаю я. Он не оценивает мою шутку и советует мне засунуть мои мнения о нем в одно неудобное для этого место. Пино, свалившийся со стула, просыпается.

– Вы уже здесь! – бормочет он, глядя по сторонам.

– Как видишь, мы быстро управились, – говорю ему я. – А теперь, ребята, возвращайтесь по домам, докажите вашим супругам, что их брак не фиктивный, и набирайтесь сил для завтрашнего дня.

– Слава богу, я не женат, – отвечает Пакретг.

Расставшись с ними, я вспоминаю о домино Эктора, разложенном на столе в нашей столовой, и содрогаюсь. Мысль о новой встрече с жутким кузеном для меня настолько невыносима, что я предпочел бы пойти прогуляться в морг, только не возвращаться домой.

Котлы на моей руке показывают десять часов. Самый идиотский час вечера. Это все равно что три часа утра. Человека, которому в этот час нечем заняться, остается только пожалеть. Дело маньяка давит мне на нервы. Я терпеть не могу психов, у меня из-за них возникает ощущение неловкости. По-моему, для этого задания больше подходит психиатр, а не я. В любом случае нет нужды пороть горячку. Маньяк уже поработал на этой неделе, так что у нас есть время.