- А я Рабигуль. Можно - Гуля.

- Ра-би-гуль, - повторил по слогам Алик. - Какое имя... Никогда не встречал...

- Это уйгурское имя...

- А уйгуры - кто?

- О, это древний народ, и язык наш один из самых редких и трудных...

Они шли по улице и разговаривали свободно и просто, и Рабигуль чувствовала, что ей приятно опираться на руку этого парня; она, если честно, ни с кем еще под руку не ходила.

Как ни странно, именно невзрачность Алика вызвала доверие Рабигуль: такой ничего себе не позволит, он, конечно, ни на что не надеется, не претендует.

Просто несет ее виолончель. Плохо же она знала мужчин! Да что там, она их совсем не знала. Если б кто-нибудь сказал ей тогда, что очень скоро Алик, которого и описать трудно, станет ее мужем, она бы, наверное, рассмеялась. Она мечтала.., нет, не о славе, но об известности. И еще - о любви, не о браке. Она не знала, что мир принадлежит мужчинам, что они выбирают судьбу для женщины. Ей остается лишь защищать последние свои права - профессию, работу, духовную жизнь. Не так уж мало, если подумать. Но и победителям приходится нелегко. Алику, во всяком случае, было трудно. Где - Гнесинка, а где - нефть и газ? Огромные пространства бессердечного мегаполиса между ними! "Что-нибудь придумаю", - решил Алик и наплевал на свой родной институт - ни минуты не сомневаясь, сразу.

- Пиши четко, разборчиво, - строго наказал он Кириллу, с которым дружил аж со школы, вместе решали, куда идти, вместе решили - в Губкинский. Пиво - за мной!

- Пиво-то пивом, - не одобряя друга, да и скучно же таскаться на лекции одному, почесал в затылке Кирилл, - а практические занятия?

- Скажи, заболел, - не растерялся Алик.

- И надолго? - иронически поинтересовался Кирилл, поглаживая чуть заметные усики, которые тщательно взращивал.

- "На всю оставшуюся жизнь"! - завопил дурным голосом Алик, и Кирилл понял, что друг в самом деле влюбился, потому как поглупел здорово, ничего не скажешь.

***

Алик бросился в атаку с такой напористостью, какой сам от себя сроду не ожидал. Не только лекции, семинары, но и друзья, книги, кино, танцы - все полетело в тартарары, все отброшено было, забыто, все перестало иметь значение. С утра, задыхаясь от радости, мчался он в арбатский глухой переулок, где в маленьком домике, во дворе, снимала комнату Рабигуль. Вместе с Машей, скрипачкой. По-хозяйски взваливал он виолончель на плечо, по-хозяйски поторапливал Рабигуль:

- Быстрее, быстрее: опаздываешь.

Маша весело поглядывала на Алика - ишь, раскомандовался, - Рабигуль же неторопливо и невозмутимо пристраивала на голове свою неизменную крохотную красную шапочку.

- Простудишься! - волновался Алик. - Сегодня ветер!

- Не простужусь, - скупо улыбалась Рабигуль, втыкая в шапочку очередную шпильку. - Здесь, в Москве, разве ветры? Вот у нас в Казахстане...

Легкое длинное пальто, узконосые туфельки... От ее изящества захватывало дух. Но ведь легкое же пальтишко!.. О виолончели Рабигуль заботилась больше: теплый футляр и дерюжка на зиму.

- А потом у меня будет два инструмента, - мечтательно говорила она, когда шли они к Гнесинке. - Один дома и один в оркестре.

"Я куплю машину, - именно тогда озарило Алика. - И буду возить Рабигуль вместе с ее виолончелью. Заработаю и куплю! Нам и за практику, говорят, заплатят". Знала бы Рабигуль, о чем думает этот юноша. Ей и в голову прийти не могло: они ведь даже не целовались, ничего такого друг другу не говорили! Но разве это важно? Главное, что решил он: эта удивительная, неприступная, ни на кого не похожая девушка станет его женой, обязательно.

- Два инструмента? - удивленно и недоверчиво переспросил он. - Чтоб не таскать тяжести?

- Не в этом дело. - Рабигуль прищурилась, спасая глаза от взметнувшейся под ветром пыли. - Просто, когда гастроли, инструменты уезжают заранее. Их везут каждый в отдельном ящике! - с гордостью добавила она.

"Ух ты! - восхитился Алик. - Гастроли, концерты... Как она верит в себя! Оркестр... А если ничего не получится? Ну сколько в оркестре требуется виолончелистов? Это ж не инженеры на буровой..." Но спрашивать ни о чем не стал, молча подтянул широкую лямку. Даже ему оттягивало плечо.

Улица была еще темной. Горели еще фонари. "Могли бы хоть гнесинцам позволять высыпаться", - совершенно справедливо подумал Алик. Дул жесткий, как всегда перед снегом, ветер, редкие ледяные крупинки скупо падали с неба. Уже не дождь и еще не снег. Рабигуль впервые сама взяла Алика под руку.

- Скользко...

- Держись крепче.

Эта ее хрупкость, ее беззащитность умиляли до слез. Так хотелось ее защищать.

- Что ж ты все ходишь в туфельках? - с жалостью и любовью взглянул на черные "лодочки" Алик. - Холодно.

- Ага, - согласилась с ним Рабигуль. - Завтра влезу в сапоги. А не хочется, - капризно протянула она.

Она уже привыкла к своему неизменному спутнику, к его каждодневным визитам. Он уже становился для нее своим. Но вдруг Рабигуль, пораженная внезапной мыслью, резко остановилась и заглянула Алику в лицо.

- Слушай, а как же ты? У вас, что же, нет разве лекций?

- Вообще-то есть, - сразу раскололся от неожиданности Алик. - Но.., во вторую смену, - мгновенно нашелся он. - Пошли.

- Нет, погоди. - Рабигуль мучительно покраснела, смутилась. - Ведь ты же меня и встречаешь.

Разве лекции, если они во вторую смену, заканчиваются так рано?

Алик молчал: он просто не знал, что сказать. Рабигуль мягко тронула его за плечо.

- Ты не надо, не приходи каждый день, - попросила она.

Алик покачал головой:

- Не могу.

- Почему? - растерялась Рабигуль. - Я сама в состоянии...

- Что?

- Носить виолончель. Она не такая уж и тяжелая, я привыкла. Только болит иногда плечо.

- Дело не в ней, - с трудом вымолвил Алик, упорно глядя в сторону. - Не в виолончели.

Злой ветер налетал на них со всех сторон. Подняв воротники, глядя под ноги, чтоб не споткнуться, торопливо шли мимо люди.

- А в чем? - распахнула черные как ночь глаза Рабигуль.

- В тебе, - беспомощно признался Алик и добавил, сдаваясь:

- Не могу я не видеть тебя.

- Но ты меня совсем не знаешь, - пробормотала Рабигуль и устыдилась банальности собственных слов.