Иван примостился рядом с Марфеной, прижался спиной к борту, задумался. Ежели пленником в Самарканд попасть – это бы и неплохо вышло. Отвертелся бы перед Тимуром, впрочем, того сейчас в городе нет. Интересно, старый знакомец Тайгай где? Служит Едигею? Или решил переметнуться к старому сюзерену – Тохтамышу? Ну, тот уже материал отработанный, нет у него ни сторонников, ни поддержки – Витовт Литовский вряд ли станет вновь гробить за него войска. Хотя у Витовта, конечно, свои интересы. Да и не факт, что ордынцы продали бы его в Мавераннагр, могли б и куда-нибудь в Сибирь спровадить, потом попробуй-ка, выберись! Нет уж, лучше здесь чего удумать. Народ вроде неглупый попался.

Глаза Раничева постепенно привыкали к царящей вокруг полутьме. Да, судя по всему, в этом трюме собралась элита – все почтенные негоцианты-купцы, типа вот, «торговца скотом Ивана Козолупа». Ага, во-он тот, бритый, кажется, шкипер. Может, и сгодится куда? Это – смотря сколько еще в море болтаться будем. Так, а тут еще кто ворочается, шмыгает носом? Волосы волнистые, темные, фигурка тощая… Ха! Юнга! Этот-то что здесь делает? Тоже мне, принц в изгнании. И какой такой выкуп надеются получить за него пираты? А может… Впрочем, сейчас не время, лучше ночью поговорить…

Томиться без доброй беседы – занятие прескучнейшее, и, судя по отдельным репликам, пленники вовсе не собирались этого делать. Слово за слово, пошла беседа. Кто-то рассказывал, как знатно он торговал в Трапезунде зерном, кто-то хвастал амбарами в Брянске, а кое-кто решительно загружал присутствующих россказнями о фантастических богатствах, кои, оказывается, можно нажить, торгуя лесом. Что ж – товар и впрямь выгодный. Особенно выделялся совсем еще молодой нагловатый парень, с характерным московским выговором, всем уже надоел своей Москвой, прожужжал уши: «А у нас на Москве, а у нас на Москве…» Слушать противно. Тьфу! И все никак не уймется, то склады свои перечисляет – не иначе, как батюшкино наследство, сам-то еще не успел ничего нажить, молод да сопленос, тараканья титька, – то хвастает, как дворянским девкам подолы на Замоскворечье задирал, а то вообще, не поймешь чего, лепечет, типа родной дядька у него к митрополичьему двору близок. Одно слово – балабол московский. Ну, мели, Емеля…

Ближе к вечеру узников по одному вывели на оправку – Иван с наслаждением вдохнул полной грудью воздух – потом покормили черствой лепешкой на четверых, дали напиться, за все про все и оглянуться не успели, как уж навалились сумерки, подкрался вечер. Кто-то и засопел уже, да и московит наконец угомонился. Иван и сам чувствовал, как слипаются веки… тоже почти заснул, когда его вдруг затрясла за плечо Марфена:

– Слышь, что скажу, господине…

Девчонка была явно чем-то взволнована. Раничев повернулся к ней и вдруг ощутил рядом какое-то шевеление. Словно кто-то примащивался поближе, чтоб поудобнее было слушать. Кто-то? А вон, юнга… Ох, неспроста он сюда затесался!

– Спи, монах, – негромко, но так, чтобы было хорошо слышно рядом, сказал Иван. – Утро вечера мудренее. Завтра, что хотел, скажешь, а сейчас спать хочется – мочи нет! – Раничев демонстративно отвернулся и захрапел.

Обиженно засопела носом Марфена. Сверху, на палубе, послышались самоуверенные шаги, скрипнули петли…

Вошедшие в трюм пираты словно бы кого-то искали. Ага – вот, схватив, потащили наружу малолетнего пацана – юнгу. Тот не упирался, не кричал даже… Впрочем, его держали недолго – почти сразу же и швырнули обратно.

– Палубу заставили мыть, – неведомо кому сказал юнга. Причем сказал по-русски, правда, с сильным акцентом, словно бы оправдывался или… Делал себе алиби? Для чего?

Для Раничева – а похоже, он один сейчас и не спал – ситуация мгновенно прояснилась, когда, немного погодя, разбойники уволокли наверх московского балабола.

– Ах, куда? – со сна упирался тот. – Куда вы меня ведете?

Разбудил, переполошил своими криками полтрюма. Только улеглись – как говорливый московит загремел обратно.

– Ой, демоны, – причитал он. – Дознались и про амбары, и про дядьку. Выкуп увеличили чуть ли не вдвое! Тут никаких сил не хватит.

– Языком чеши больше! – вполне справедливо заметили из угла. Балабол заткнулся.

Марфена пошевелилась, видно, все хотела поведать Раничеву нечто.

– Тсс! – прошептал тот. – Позже.

Наутро московита снова вывели и, немного поколотив, зашвырнули обратно.

– Вызнали, демоны, про богатства мои, – причитал тот. – Вторую грамотицу перебелил, теперь не отстанут.

Он снова начал говорить, хоть и надоел всем до чертиков, потом пристал к соседям – расскажите, да расскажите про жизнь вашу, мол, интересно. Впрочем, большинство из находившихся в трюме пленников оказались людьми ушлыми, а потому все больше молчали, вполне резонно считая, что в подобной ситуации язык – враг.

Ближе к вечеру юнгу задержали с оправки, хоть и увели раньше всех.

– Опять, видно, палубу моет, – добродушно посмеялись в углу.

Воспользовавшись моментом, Раничев обернулся к Марфене:

– Ну, говори, что хотела. Только тихо и побыстрее.

– Тот с бороденкой, что командует татями, – на ухо Ивану зашептала та. – Я узнала его. Это Армат Кучюн – людокрад и работорговец. Страшный, страшный демон! Ой, горе нам, горе.

– Ладно, не причитай, – утешил девчонку Раничев. – Бог даст, справимся как-нибудь с твоим демоном, авось прорвемся!

Последнего с оправки втолкнули в трюм московского балабола, непривычно тихого.

– Опять били, – жалобно признался он. – Все выпытывали… Зато я теперь знаю, кто им все выдал! Малец, ох, недаром он так часто палубу моет! Ух, придавлю!

– А ведь прав московит, – послышался из угла спокойный рассудительный голос. Раничев уже знал, кому он принадлежит – Епифану Гурьеву, купцу из Можайска, человеку твердому и неглупому. Под стать сути и облик – светлая окладистая борода, большой, картошкою нос, морщины. Взгляд внимательный, вострый.

– И впрямь, не зря мальца таскают, – поддержал Епифана сосед, приказчик из Литвы, с Брянска. – Он, гад – послух!

– Я тоже так думаю, – подал голос Иван.

Московит оживился:

– Сегодня же ночью придавлю гада!

– Как бы потом нас не придавили.

– Э, пустое, – балабол усмехнулся. – За нас же выкуп будет, и немаленький. Что ж они, совсем из ума выжили – себе в убыток делать?

– Дело говорит московит!

– Нет, не дело! Что ж вы, православные? Нечто не жалко мальца?

– А давайте всех спросим, – неожиданно предложил московит. – Нам ж при Иуде этой и не поговорить вовсе. А то б мало ли, чего бы вздумали? С Дикого поля на Русь – не так и далече.

– Ах, вон ты о чем, – усмехнулся Епифан Гурьев. – Что ж… посмотрим. Тогда, конечно, с мальцом поосторожнее надо. Зря языком не трепать.

– Все равно удавлю гада… – Московит все не унимался; круглое, похожее на свинячье рыло, лицо его дышало ненавистью и злобой. – Терять нечего, эти демоны меня и так уже на пять тысяч выставили…

– Одна-а-ако!

– Ну вот, а вы говорите! Ой, удавлю тварь. Потом сам же и признаюсь – ничего они мне не сделают, боюсь, только выкуп повысят, ну да мне уже все равно.

Иван под шумок обернулся к Марфене:

– Как ты думаешь, этот твой Армат Кучюн – человек умный?

– Конечно, – шепотом отвечала девчонка. – Только он не человек – диавол! При мне велел снять кожу с живого полоняника… Злохитрый, злоковарный диавол! Сколько зла от него народу русскому!

– Ну, о зле ты мне потом поподробней расскажешь… Значит, говоришь, этот Армат Кучюн вовсе не дурак?

– Умен, аспид!

– Хм… Странно. Ладно, об этом после подумаю… Сейчас спать давай.

Постепенно все угомонились, лишь один московит все ворочался, шепотом высказывая угрозы, – видно, никак не мог простить юному предателю своих капиталов.

– Удавлю, – страшно шептал он. – Вот, накину на горло цепь – и удавлю. Увидите! Игнат Косорук слов на ветер не бросает!

Раничев пошевелился. А ведь и вправду удавит, ишь, как вызверился! Только ли из-за денег? Или цену себе набивает?