– Молиться надоть, паря, – утешил Герасим.

Отрок поднял голову:

– Так я и молюсь.

– Мало, надо больше, истовей, – наставительно заметил старшой, потом обернулся к костру. – Иване, брате, подкинь веток.

Задремавший было Раничев вздрогнул и поначалу никак не мог понять, куда делось только что снившееся ему полночное, сверкающее огнями, кафе с официантками-топлесс, пивом «Гессер», и длинным несмолкающим блюзом «Миднайт Спешиал».

– А, что такое? – Иван покрутил головой, грязная, отороченная собачьим мехом шапка его слетела, обнажив наголо бритую голову.

– Ты чего это, Иван, оголился, будто магометанин? – подозрительно поинтересовался Герасим.

– Парша, – подбрасывая в костер ветки, коротко отозвался Раничев. – Пришлось все состричь.

– Ничего, волосы-то не голова, отрастут, – резонно заметил кто-то.

Иван кивнул, подобрал с земли упавшую шапку, усмехнулся, представив, какой у него сейчас вид – башка бритая, бородища разбойничья, растрепанная – Лукьян – и тот не сразу узнал, чего уж говорить о Феофане. Впрочем, не его опасался Раничев – архимандрит вряд ли б что вспомнил – а мало ли, какие другие знакомцы встретятся?

– Иване, – прижался к нему Евсейко, спросил шепотом: – А правда говорят, будто царь магометанский хромой Тимур снова на нас походом идти собрался?

– Брешут, – лениво отозвался Иван. – Тимур сейчас Баязидку турецкого воевать хочет.

Герасим недовольно посмотрел на них и сплюнул:

– Нашли о чем болтать – о магометанских царях, прости, Господи!

– Так ведь интересно же! – поднял глаза отрок.

– В посте да молитве интерес твой должен быть, отроче! – вызверился старшой. – Инда, в обитель шествуешь. Молись, молись от соблазну мирского.

Отрок перекрестился.

Раничев посмотрел в небо – за рекой, на востоке, уже светлело, еще чуть-чуть – и засверкают зарницы. За лесочком, в обители, вдруг зазвонили колокола, разрывая предутреннюю ночную тишь, звон поплыл над притихшим лесом, над рекою и небольшим озером, скрылся за рощицей, растекаясь по давно сжатым полям и лугу.

– К молебну братскому звонят, – тихо заметил Герасим. – Ну, слава те, Господи, дошли! Вставайте, братие!

Паломники, помолившись, затушили костер и быстро направились вслед за старшим по узкой тропинке. Огибая неглубокий овражек, тропка нырнула в лесок и выскочила прямо к обители, окруженной рвом, пусть не особенно широким, но весьма внушительным. За высоким частоколом из крепких бревен виднелись увенчанные крестами церковные маковки и крыши, через ров был переброшен мосточек, по которому паломники, перекрестясь, и подошли к воротам. Герасим постучал.

– Кого Бог послал? – почти сразу же осведомились из-за ворот.

– Странники из Пронска, к благости святой приложитися, а кто и в послушники.

– Это ты, что ли, Герасим? – выслушав, поинтересовались за воротами.

– Я.

– Ну, погодь чуток. Посейчас, выйдет братие…

Герасим обернулся к своим:

– Ждем, братцы.

Раничев осмотрелся: рядом с обителью, за рвом, виднелось засеянное озимыми поле, чуть дальше – луг, видимо, пастбище, с другой стороны – малинник и огороды. Монастырь располагался на пологом холме, который со всех сторон обступали высокие сосны и ели. Иван усмехнулся – если брать обитель штурмом, из сосен этих можно будет устроить и перекидные мостки, и таран, и лестницы. А так, вообще, ров неплох, вот если б его чуть расширить и углубить, да выкопать рядом пруд – а то и не вода во рву, а так – лужа, курица вброд перейдет.

Заскрипев петлями, наконец отворились ворота. Открывший их чернец – плюгавенький и кривобокий – поздоровался с Герасимом, как со старым знакомым, и кивнул остальным:

– Заходите, братие.

Монастырский двор показался Раничеву не то чтобы тесным, но и не просторным – футбольное поле явно не напоминал, весь был застроен. Прямо напротив ворот высилась рубленная в лапу церковь, целый собор с маковками и шатрами, слева к нему была пристроена звонница с несколькими колоколами под крышей, справа крытые соломой кельи, а за ними многочисленные амбары и еще какие-то строения, по видимости, хлев и птичник – хозяйство у монастыря было богатое. Справа от ворот виднелась небольшая колодезь, из которой трудолюбивые послушники уже набирали воду.

Поклонившись, паломники дружно перекрестились на церковь и, ведомые плюгавеньким монашком, прошли через двор к выстроенному на каменной подклети добротному двухэтажному дому, на высоком крыльце которого как раз показался сам архимандрит Феофан. Желчный желтолицый старик с седой бородой и жестоким взглядом маленьких, глубоко запавших глазок, он ничуть не изменился с тех пор, как Иван видел его в последний раз. Сколько времени прошло с тех пор? Лет пять? Шесть? Больше?

– Инда, братие, ступайте-ко в гостевые кельи, – благословив паломников, гнусавым голосом распорядился настоятель. – Отец-келарь в отъезде, Алексий-инок проводит вас и все покажет.

Инок Алексий – тот самый плюгавенький монашек – стрелой взлетел на крыльцо и, низенько поклонившись, приложился к старческой руке архимандрита.

Гостевые кельи располагались у самого частокола и представляли собой длинную, топившуюся по-черному избу, крытую соломой и наполовину вросшую в землю, этакую полуземлянку. Келий, собственно, не было – одни узкие лавки вдоль стен, стол, круглая, сложенная из обмазанных глиной валунов, печь да в красном углу – иконы с еле теплившейся масляной лампадкой, единственным источником света. В избе было холодно, Раничев поискал глазами дрова или хворост – затопить бы печь. Ага, вон, кажется, в углу… Иван поднял поленце.

– Нельзя, – обернулся к нему плюгавенький инок Алексий. – Печи у нас к ночи топят.

Иван пожал плечами – нельзя так нельзя. Впрочем, долго в гостевой келье паломники не задержались, лишь оставили свои котомки с нехитрым скарбом и, ведомые Алексием, отправились на литургию. Вел ее не архимандрит, а какой-то толстоморденький инок с окладистой бородою – иерей. Раничев исподволь осматривался. Бог миловал, пока никого из старых знакомцев, окромя Феофана, он здесь не встретил. Впрочем, неизвестно еще, хорошо это иль плохо.

Отстояв литургию, поклонились раке со святыми мощами, там в полдень должен был начаться еще один молебен с чтением канона и акафиста, в ожидании чего паломники пока отправились обратно в избу. Туда же вскоре пришел какой-то высокий и сутулый монах с мосластым лицом, инок Алексий, тут же вскочив с лавки, подбежал к нему с явным трепетом и страхом.

– В послушество есть ли люди? – громким голосом осведомился сутулый.

– Иеромонах Агафий, уставщик и соборный старец, – благоговейным шепотом кивнул на чернеца Алексий.

Раничев усмехнулся: иеромонах – монах в сане священника, к тому же уставщик, следящий за правильностью молитвы и жития – устава – чин в монастыре не маленький, хотя, по идее, и должны тут все быть равными, да на деле не больно-то получалось. А соборный старец – значит, член монастырского совета, лицо влиятельное и даже очень.

«В послушество» откликнулись двое – Иван да Евсей-отрок. Агафий осмотрел их и, кажется, остался доволен. Перекрестил и велел идти за ним. Иван с Евсейкой простились с паломниками и, переглянувшись, зашагали вслед за соборным старцем. Тот шел быстрым широким шагом, сначала вроде бы к собору, потом свернул к кельям, но и туда не зашел, направился далее, в неприметную, но весьма добротную избу с резным крыльцом. Вышедший на крыльцо монах поклоном приветствовал уставщика и подобострастно распахнул дверь. Войдя Иван с Евсеем оказались в просторных сенях, весьма холодных и светлых из-за больших слюдяных окон. В горницу их не позвали, туда прошел Агафий, хлопнув дверью, – будущих послушников обдало крепким домашним жаром, видимо, не во всех кельях печи топились только лишь к ночи, кое-кто и днем не очень-то мерз. Оставшийся в сенях инок внимательно присматривал за гостями. Впрочем, Агафий скоро вышел и, кивком отпустив инока, махнул рукой на стоявшую у двери скамейку: