Чувствуя охвативший его веселый азарт, Раничев опрометью помчался к кельям. На какого там толстого монаха жаловался Евсей? Который к нему приставал? Илларион, кажется…

– Эй, братие. – Иван едва не сбил с ног несущих воду монасей. – Брата Иллариона, случай, не видали?

– Видали. В трапезную только вот пошел. Да ты догонишь еще, успеешь…

Не дослушав, Раничев бросился к трапезной:

– Брате Илларионе!

– В чем дело, послушник? – монах обернулся – расплывшееся лицо, какое-то серое, словно комок грязи, голос манерный, тонкий.

– Отец Агафий велел позвать Алексия-инока, – на ходу врал Иван.

– Какого еще Алексия-инока? – брат Илларион явно возмутился. – И почему это именно я должен его звать? Что мне, больше делать нечего? А трапезную кто проверять будет?

– Они там, баню моют, – не слушая его, громко проговорил Раничев. – Алексий-инок и Евсей, послушник новенький…

– Новенький послушник? – переспросил сластолюбивый монах. – Тот самый, сероглазенький отрок? Ах да, да… Я схожу, так и быть. Заодно проверю, чисто ли вымыта баня.

Подобрав полы рясы, брат Илларион быстро зашагал к бане, грубо выражаясь – полетел на крыльях любви.

Так… Раничев ненадолго перевел дух. Теперь предстояло обставиться перед Агафием.

Подбежав к хоромам уставщика, Иван что было силы забарабанил в дверь.

– Что такое? – недовольно выглянул из кельи Агафий. – Ты зачем здесь?

– Пришел вот, узнать – в бане не забыли ль чего?

– В бане? – Агафий задумался. – Может быть… Не я, так кто-нибудь из старцев.

– Хорошо бы Алексия-инока позвать да спросить, не находил ли чего?

– Что ж, – иеромонах пожал плечами. – Зови, пожалуй. Только скажи – ноги пусть у крыльца обобьет, грязь в избу не тащит.

Раничев уже бежал, смешно подпрыгивая над кочками, да так, что едва не сбил попавшегося по пути Алексия, хорошо, вовремя углядел, отскочил в сторону. Проводив глазами плюгавца, осторожно, на цыпочках, подкрался к бане. Как там, интересно, уже началось? Брате Илларион, судя по всему, мужчина пылкий…

Иван намотал на лицо кушак, припал к двери… Послышалась какая-то возня, затем стон – словно бы кто-то вырывался. Затем донесся приглушенно-настойчивый голос:

– Ну, что же ты сопротивляешься, дурень? Это ведь так приятно.

– Содомский грех… Брате Илларион, как можно?

– А вот как…

Судя по всему, обозленный от бесполезных уговоров Илларион просто-напросто с силой заломил отроку руку. Послышался треск разрываемой одежки…

– Пожалуй, пора, – с циничной ухмылкой шепнул сам себе Раничев и, резко распахнув дверь, ворвался с видом благородного героя-освободителя. Без всяких разговоров схватил прелюбодея за шиворот, развернул и со всем смаком врезал по морде. Хватило одного удара. Нокаут!

– А теперь смываемся отсюда, парень, – сняв с лица кушак, Иван подмигнул Евсею.

– Что делаем? – не понял тот.

– Бежим!

Они успели в келью до прихода Алексия, и, когда плюгавенький инок вошел, уже вовсю клали поклоны, громко, нараспев, читая всенощную.

Инок Илларион наутро ходил по трапезной злой, с распухшим глазом – сказал, что ударился о косяк, в темноте-то долго ли? Посмотрев на него, откровенно заржал брат Гермоген, сидевший за столом рядом с Раничевым.

– Наверняка, кто-то из любовников приласкал, – наклонившись, зашептал он Ивану. – Тут у нас, знаешь, такое творится – только успевай удивляться! Ты варево-то не наворачивай, наедимся еще сегодня.

– Не понял? – Раничев скосил глаза.

Гермоген обернулся и склонился еще ниже, словно бы молился:

– Сегодня поутру Дементий вернулся. Посейчас и поедут обратно в скит, вместе с Агафием и Феофаном. Ну и пес с ними – пускай свои делишки решают, а мы здеся повеселимся. А, как, Иване?

– Славненько! – потер руки Иван. – Тогда побегу, побыстрей наколю дровишек.

– Давай… К вечеру жду.

Бросившись к келье отца-эконома, Раничев быстро уговорил дать ему в помощь отрока – сослался на то, что слишком уж много дров.

– Ладно, бери, – подумав, разрешил эконом. – Правда, ненадолго. Сегодня напарник твой в дальний скит отъезжает.

Поклонившись, Иван направился на хозяйственный двор, по пути прихватив с собой выходившего из трапезной Евсея.

– Вот что, парень, – складывая дрова, наскоро инструктировал Раничев. – В какой стороне этот самый скит, я не знаю, не знаешь пока и ты. Что надо делать?

– Исполню все, что скажешь, – отрок перекрестился. – Ей-богу, не вру!

Что ж, Иван имел все основания быть довольным парнем, вернее – собой. Морально Евсей был обработан на славу.

– Перво-наперво, подать о себе весточку, – учил Раничев. – Через того же келаря.

Отрок округлил глаза:

– А он передаст?

– А ты его и не спросишь, – передразнил Иван. – Тут всего-то три места, где этот чертов скит может быть. Первое – за Окой, на полпути к землям мордвинов – там леса хватит. Второе – в другой стороне, ближе к Угрюмову – знаешь там лес?

– Бывал… Только никакого скита не видел, – Евсейко захлопал ресницами.

– Плохо, видать, смотрел, – хохотнул Раничев и продолжил. – И, наконец, третье – на борах, у Плещеева озера. Запомнил все по порядку?

Отрок кивнул.

– Вот, и проделаешь в плаще келаря дырочки, лучше, на подоле, и аккуратно. Сможешь?

– Конечно.

– Одна дырочка – за Окой, две?

– Около Угрюмова, – улыбнувшись продолжил Евсей. – И три – у Плещеева озера. Так?

– Так, так, – закивал Иван. – Молодец, капитан Кольцов, Штирлиц, Иоганн Вайс, казачок засланный… Лишь бы только раньше времени не спалился!

Все эти фразы отрок явно не понял, впрочем, и незачем было ему их понимать, Раничев их просто так сейчас говорил – от избытка чувств.

К полудню, как и говорил Гермоген, из ворот монастыря выехал целый караван во главе с самим настоятелем, архимандритом Феофаном. Забрали с собой и Евсея, тот неуклюже обернулся на лошади, кивнул головой Ивану. Раничев поспешно отвернулся – хорошо, на шею не бросился, конспиратор хренов! Миновав ворота и ров, всадники свернули влево и скрылись за покрытые мокрым снегом деревьями. Несколько дюжих монахов с увесистыми дубинками сопровождали караван до реки.

Обстановка в монастыре после отъезда до боли напомнила Раничеву родную советскую армию, а именно – его воинскую часть, впрочем, в подобной ситуации все части были чем-то похожи. Кто из солдат занимался делом – клеил дембельский альбом, мастрячил погоны, или там, накачивал мышцу на турнике – тот и продолжал заниматься тем же самым – понятно, речь шла не о «молодых» призывах – те по-прежнему работали. Многие же, воспользовавшись неожиданной свободой, тут же предавались пьянству и самому разнузданному разврату – приглашали из-за забора местных кочеврыжек, девиц, ужасных на рыло, но незлобивых и безотказных. А много ль солдату надо? Вот так и здесь… Кто по-прежнему молился, кто таскал воду, а кое-кто и кучковался уже, опасливо поглядывая на ворота. Дождались! Фронда, мать вашу.

Смеркалось, в темном небе выкатились первые звезды. Иван доколол оставшиеся дрова и, спрятав топор под стропилину сарая, направился в знакомую келью.

– А, пришел? Заходи, заходи! – брат Гермоген закрыл дверь своей необъятной тушей и весело подмигнул:

– Съехали, волки… Ужо, отдохнем сегодня. Ты посиди пока, я сейчас… – он вышел было, но тут же заглянул в дверь и, пожевав губами, спросил: – Иван, ты каких девок больше любишь?

– Да разных, – пожал плечами Раничев.

– А все-таки? Светленьких или темных?

– Ну, – Иван ненадолго задумался. – Скажем, светленьких.

– Сладим! – улыбнувшись, заверил монах и исчез, аккуратно прикрыв дверь.

В гермогеновой келье ярко горели две толстые свечи, Иван, поплевав на пальцы, затушил одну – сразу сделалось темнее, уютней. Этакий приятный полумрак растекся вдруг по келье, напомнив вдруг…

– А вот и мы! – ногой распахнув дверь, брат Гермоген, такое впечатление – швырнул внутрь двух девиц, похоже, уже пьяных – одну брюнетку, а другую светленькую. Красивые были девицы или, мягко говоря, не очень, Иван не разобрал – темновато, да и Гермоген, черт, притушил свечку, остался лишь тусклый зеленоватый огонек лампадки, висевшей под предусмотрительно завешенными мешковиной иконами.