– Садись там, – подмигнув девушке, он кивнул на стоящее у окна кресло.

Евдокся послушно села. За окном снова громыхнуло, однако электричество уже включили. На лестнице, а затем в коридоре послышались гулкие шаги.

– Разрешите? – в кабинет заглянул белобрысый парень в джинсовой куртке и легких летних брюках, с большой потрепанной папкой под мышкой. – Половников, Юрий Ефимович, дежурный следователь, – вытащив бордовые «корочки» представился он.

– А, – как можно радушнее улыбнулся Иван. – Садитесь, пожалуйста. Это я вас вызвал. Кстати, что со сторожем?

Следователь пожал плечами:

– Ничего опасного – касательный удар. Вырубился-то он от портвейна больше… Чего ж таких нанимаете?

– А где других-то найдешь? – Раничев вздохнул. – Чай в России, не в Африке.

– Понятно… А вы у нас, значит, директор музея?

– Он самый, Иван Петрович Раничев.

Юрий Ефимович расстегнул папку:

– Тогда допрошу вас сразу на протокольчик… без числа, потом, ежели дело возбудим – число поставлю, чтоб сто раз вас не дергать.

– А зачем дело? – пожал плечами Иван. – Я сейчас осмотрел зал – ничего не пропало… Стекло только разбили в одной витрине, но экспонат – перстень – на месте, да вам сейчас Евдокия, моя секретарша, покажет…

– Не пропало, значит? – следователь явно обрадовался. – Все же вы мне пришлите потом акт об инвентаризации. Успеете завтра сделать?

– Да уж постараемся…

В комнату заглянул еще один парень, помладше, точно в такой же джинсовой куртке, как и следователь, по всей видимости – оперативник:

– Юрий Ефимыч, эксперт внизу закончил, теперь куда?

Следователь усмехнулся:

– Эксперт пусть ко мне поднимается, протокол осмотра составлять будем… Иван Петрович, кроме одной витрины, все остальное в порядке?

– В полнейшем.

– Вот и хорошо, – потер руки Юрий Ефимыч. – Меньше возни. А ты не стой, не стой, Гена – сбегай, поищи понятых, пожарников притащи, что ли, ну а потом, не мне тебя учить, – поди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что.

– Шутишь, Ефимыч?

– Давай, давай, не стой, нам еще на Лиховский ехать, там ларек вскрыли… Да, Лехе внизу скажи, пусть быстрей поднимется. Скорее всего, не будет здесь ничего…

– А сторож?

– Врач сказал – максимум сотрясение, и на легкие телесные вряд ли потянет…

– Понятно, – закивал опер. – Отказняк будет?

– Если ничего не похищено…

Вслушиваясь в мало понятный ему разговор, Раничев лихорадочно соображал, каким образом будет подписывать протокол, который старательно строчил следователь. Наконец тот закончил и протянул:

– Нате. Прочитайте, напишите: «Мною прочитано, с моих слов записано верно» и распишитесь.

– Евдокия, подай, пожалуйста, бумагу… Спасибо!

Молодец, Евдокся, сообразила, что к чему, – взяв у следователя протокол, принесла, положила за монитор…

– С вас еще заявление, – попросил следователь. – Типа, ничего не похищено, претензий не имеем, на возбуждении уголовного дела не настаиваем, в милицию обратились для информации. Число сегодняшнее поставьте и распишитесь.

Немного повозившись в зале, ночные гости ушли – взревев мотором, отъехал от тротуара желтый милицейский «уазик», свернули свои рукава пожарные, «скорая», прихватив с собой сторожа, уехала еще раньше. Раничев задумчиво прошелся по кабинету. Ну вот… Все, кажется бы и ничего, да вот только наручники… Как бы от них избавиться-то? Придется в гаражи ехать, к умельцам. Иван похлопал руками по внутреннему карману пиджака… Ага, как же! Мобильник-то – давно тю-тю. Черт, и не позвонить-то… Впрочем, и рано еще, вернее – поздно. Ночь.

За окнами кабинета ярко светились желтые уличные фонари, гроза прекратилась уже, лишь где-то за рекою все еще погромыхивало, да и то неуверенно, слабо. По мокрому асфальту проносились машины, в кустах запел соловей. Раничев взглянул на висевшие на стене часы – полчетвертого. Еще часика три бы выждать, и потом можно в гаражи, к умельцам. Или, сначала – домой? Да, наверное, так будет лучше. Может, дома и самому удастся как-нибудь с наручниками справиться, инструмент есть.

Попросив Евдокию накинуть ему на руки старый, висевший в шкафу еще с осени плащ, Иван вышел на крыльцо, показал Евдоксе, как закрыть на замок дверь, подмигнул весело:

– Ну, теперь-то уж наконец домой! Во-он, как раз и такси… Ну-ка, махни рукою…

В гаражи ехать не понадобилось – провозившись с молотком, стамеской и шилом, Раничев с деятельной помощью Евдокси наконец избавился от надоевших украшений и, потирая запястье, повалился на разобранный диван, слушая, как Евдокся бултыхается в ванной. Вообще, конечно, помочь надобно девушке – горячий-холодный краны показать, да и вообще… Поднявшись с дивана, Иван включил «Муди блюз» и, прихватив из холодильника купленное по пути шампанское, улыбаясь, направился в ванную…

А утром, оставив Евдоксю отсыпаться в квартире, отправился на работу. А как же? Разбитое стекло вставлять нужно, что-то решать со сторожами – кого вместо Егорыча-то, пока не выздоровеет? – да и шефу отзвониться – начальнику отдела культуры.

Эх и здорово же было пройтись по залитым утренним майским солнцем улицам, вымытым ночным дождем, вдохнуть полной грудью весенний воздух, пахнущий акацией, сиренью и автомобильными выхлопами. Покурить наконец, да не какой-нибудь там «Беломор»… Впрочем, от курения особого удовольствия не получилось – наверное, отвык.

Едва пришел на работу, позвонили друзья – те, с которыми по вечерам играл в группе. Осведомились, когда ж он их угостит? Иван подумал, да и брякнул, что как раз сегодня, так и договорились, на вечере, в кафе «Явосьма», где же еще-то?

В кафе Иван явился не один, с Евдоксей, увидев которую, хозяин кафе Макс разлил на штаны пиво:

– Вот это фемина! – завистливо шепнул он. – Где откопал, признавайся? Поди, в каком-нибудь кордебалете?

– В четырнадцатом веке, – честно признался Иван и немного зарделся: все ж надо было б объясниться с Владой, правда, та пока не звонила… Да и – если хорошенько подумать – что объясняться-то? Что она ему, жена, что ли?

Евдокия определенно произвела впечатление, особенно – в коротких, в обтяжечку джинсах со стразами, в бежевом топике, с прической – уау, не девушка – мечта! Прохожие вслед оборачивались. Правда, вот, грустила боярышня. Не интересно ей здесь было, хуже даже, чем в сорок девятом году на ферме – уж там-то, конечно, куда веселее – надои, песни, подружки, а тут… А тут пока ничего. Ни подружек, ни песен. Ивану так и не удалось пока выправить девушке документы, хотя, задумка была – дескать, беженка из Средней Азии, документы в поезде лихие людишки сперли вместе с деньгами. Могло пройти… Могло… Правда вот, далеко не сразу. Иван пока было устроил ее к себе по паспорту жены Макса, так что числилась боярышня младшим научным сотрудником – целыми днями сидела в запасниках, клеила бирки к экспонатам да записывала их в толстую инвентарную книгу мелким древнерусским уставом. Грустила, в общем-то… Подруг у нее здесь не сыскалось – не та работа, да и экскурсоводы… Галя, молодая девушка, ушла в отпуск, а Ядвига Петровна – высокая, средних лет, дева с неизменной химией на голове этаким мелким бесом… Ядвига Петровна начала против Раничева интригу. В общем-то, она довольно давно метила в директорское кресло, хотя, признаться, как исследователь и историк не годилась Ивану в подметки, из печатных работ имея лишь публикации в местной газетке под рубрикой «Люди нашего края». На кандидатскую, в отличие от Раничева, ей было, конечно, не выйти. Зато имелись выходы на людей в структурах городской власти, куда потекли регулярные доносы. Тут было все что надо и что не надо – председатель комитета по культуре как-то специально показал Ивану парочку ради прикола – и незаконное устройство на работу – это о Евдоксе, и аморальное поведение – о ней же, и срыв научной работы – явная ложь, и пренебрежение экскурсионным делом – ложь опять же, и… В общем, коварная Ядвига Петровна действовала в лучших традициях советской бюрократии, по принципу – капля камень точит. Ивана это начинало нервировать, тем более что он намеревался-таки взять небольшой отпуск – подобрать материал к диссертации. Впрочем, и без того все дни проводил то в библиотеке, то в Интернете, то в запасниках вместе с Евдоксей. Да и сам, говоря откровенно, почувствовал вдруг некую опустошенность, ненужность даже… А ведь там, в древности, для многих людей был даже очень нужным. Тем не менее все острее охватывало Ивана это нехорошее чувство, не мил ему уже был и музей – мертвое все здесь, пустое! – и работа, и охваченный олигархической лихорадкою город. Не мил. Что уж говорить о Евдоксе?