Прошло около получаса сумасшедшего лесного кросса по пересеченной местности. Ночь давно перевалила за середину. Стало заметно холоднее, ветер усилился.

Трещали ветки, с хрустом ломался под ногами наст. Совершенно черное небо плакалось мелким и колючим снежком.

Призраками умерших деревьев серели во мгле стволы берез. Ветки все время лезли в глаза, цеплялись за одежду, мешали идти.

Неожиданно деревья расступились, вытолкнув уставших людей на небольшую полянку, словно бы вдавленную, вбитую в землю. Яна ойкнула – посредине из сугроба торчал грубый, сваренный из толстых труб могильный крест.

– Много в России мест. Что ни верста – то крест, – несколько переиначив Есенина, пробормотал Громыко.

Из-за снежной шапки, или еще по какой причине, но походил крест не столько на распятие, которое и создан был символизировать, а скорее на огородное пугало. Но от этого намогильный знак делался еще более жутким и страшным.

Илья зачем-то достал зажигалку, ломая наст, добрался до креста и осветил мятущимся на ветру пламенем небольшую табличку из нержавейки, прикрученную к трубе проволокой.

– «Поляков З. Б.», – громко прочитал Илья, – «родился в тысяча девятьсот...» Черт!

Огонек в его руке задергался и погас.

– Упокой, Господи, душу раба твоего! – негромко проговорил Торлецкий и перекрестился.

Всем стало неуютно.

– Раз могила, значит дорога рядом! – уверенно сказал недовольный Громыко и принялся яростно проламываться прочь с дурной полянки.

Майор не ошибся – спустя несколько минут они действительно вышли к раскисшему проселку, ведущему с севера на юг, как определил по компасу Торлецкий. Впереди, в темноте, угадывалась еще одна дорога, уходящая на запад.

– Да это ж Иванова росстань! – Громыко глухо выматерился. – Сучье вымя, мы кругаля дали! А убивцы-то наши – тю-тю... Ни хрена теперь не догоним!

– Тихо, господа! – неожиданно прошипел Торлецкий и широко повел рукой: – Я что-то чувствую... Там! Снова там, у трех берез, где было окно...

На этот раз бежать пришлось совсем недолго. Сыскари краем леса проскочили бывший лагерь ролевиков и уже готовились нырнуть в березняк, как впереди раздался громкий треск ломающихся деревьев и крики.

– Всем стоять! – растопырив руки, крикнул Громыко. – Митька, бинокль!

– Не надо, Николай Кузьмич, – тихо сказал подошедший граф, – Я и так могу сказать, что там происходит. То существо, что вошло в наш мир благодаря некоему кровавому ритуалу, только что попыталось уничтожить тех, кто этот ритуал совершил. Вполне обычное дело, отнюдь не одна только революция пожирает своих детей, другие монстры этим тоже грешат. И вот что: если наши неуловимые убийцы сумеют вырваться из смертельных объятий своего патрона, то останутся без покровителя...

– Вон они! – срывающимся голосом крикнул Митя, указывая пальцем на дорогу.

Пять невысоких темных фигур покинули березняк и, быстро перебежав проселок, канули в темной лесной щетине.

– Падающего – подтолкни! – азартно прорычал Громыко. – За ними!

И сыскари рванули через дорогу, стараясь срезать угол и успеть опередить беглецов.

А в березняке за их спиной по-прежнему трещали сучья и даже падали стволы. Но никто до поры не обратил на это внимания...

Пятеро убийц довольно ходко бежали на северо-восток, постепенно забирая к востоку. Однако вскоре стало понятно, что силы у беглецов на исходе – они сбавили темп и пару раз, как определил граф по следам, останавливались на передых.

– Наддай! Наддай! – весело подгонял своих Громыко, размахивая руками, – еще чуть-чуть – и возьмем!

Впереди возник темный мрачный ельник. Бежать через сплошной частокол из старых, густо растущих деревьев, продираясь сквозь бурелом упавших сучьев, – даже лучшему бегуну северных лесов, сохатому лосю, такое не под силу. Люди же в ельнике сразу переходят с бега на шаг. Не стали исключением и сыскари.

– Ничего, ничего! – бодрился Громыко, отодвигая колючие заледеневшие ветки и упорно пробираясь вперед, – они-то тоже небось об эти елки укололись! Давай, братцы, поднажми!

– Нас заметили! – проскрежетал Торлецкий откуда-то сбоку. И тут ельник внезапно кончился, впереди вновь засерели березы. Темные фигурки беглецов мелькали впереди, всего-то метрах в десяти.

– Стоять! – заревел на весь лес Громыко, размахивая пистолетом. В ответ что-то прошелестело, и в березовый ствол совсем рядом с лицом майора вонзился короткий метательный топорик. Брызнули щепки, и тут же второй точно такой же топорик пригвоздил край пальто Громыко к заснеженному пню.

– Ах ты ж, гребаная тварь! – дважды выстрелив в неясные силуэты, дергающиеся между деревьями на склоне заросшего холма, Громыко крикнул своим: – Сбоку заходите! Во-он оттуда!

Пронзительно воя, с заснеженного гребня сорвалась тонкая черная стрелка и, оставляя за собой огненно-дымный след, пронеслась между березовыми стволами.

Попав в старую сушнину, стрелка взорвалась, расплескав вокруг оранжевое пламя. От оглушительного грохота все пригнулись.

– Ло-ожись! – в два голоса заорали Илья и Громыко.

Талый снег с хрустом принял в себя человеческие тела. Злые язычки огня жадно лизали дерево, курчавя бересту. Яна изловчилась и бросила в пляшущее пламя ком снега. Огонь обиженно зашипел и погас.

И вновь вой, а за ним, слитно, еще и еще. Несколько хвостатых стрелок просвистели мимо, уйдя в сугробы позади сыскарей. Несильные взрывы разбросали снега. Тяжелый угарный запах поплыл по лесу.

– Давайте-ка вон туда, – Илья вытянул руку, – там вроде ямка...

Положение сложилось – нарочно не придумаешь хуже. Сыскари укрылись в неглубокой ложбинке. Прямо над ними, на гребне заросшего частым березняком холма, засел таинственный неприятель, вооруженный, как выяснилось, не только холодным оружием, но и ручными ракетометами.

– «Вот так, призрев родной обычай, лиса из хищника становится добычей!» – проскрипел Торлецкий, опасливо приподнимая голову.

– Федор Анатольевич, а вы-то чего боитесь? – к Илье вернулась давно позабытая «боевая» трясучка, и он старался отвлечься разговорами.

– Я, Илья Александрович, бессмертен физически! – в глазах графа вспыхнули зеленые огоньки. – Но это вовсе не означает, что с расколотой на части головой я останусь прежним Федором Торлецким. Отнюдь! Я превращусь в ходячую бессмертную вешалку для платья. Так что и мне есть что терять.

– А самое паршивое – у нас только один ствол! – лежа на боку, неизвестно кому пожаловался Громыко. Выщелкнув из «макарова» обойму, он дозарядил ее, вогнал на место, щелкнул затвором и тихо пропел: – «Десять винтовок на весь батальон. В каждой винтовке последний патрон...»

– Поспешу вас расстроить, Николай Кузьмич, – усмехнулся Торлецкий, вынимая из кармана своего кожаного реглана блестящий «смит-и-вессон».

– Ага, и-я! – пискнула Яна, подняла руку и по-ковбойски крутанула на пальце небольшой вороненый пистолетик, которого Илья раньше у нее не видел.

– Как не стыдно, э-э-эх, Яна-Яна, – Громыко укоризненно покачал головой, – это же с подпольного грузинского склада в Измайлове. Заныкала, стало быть, стволик? Хосподя, с кем приходилось работать...

Яна сдула с глаз челку и молча показала бывшему начальнику язык.

– У меня тоже... – сдавленным голосом сказал Митя.

– Что – «тоже»? – вытаращился Громыко. – Тоже ствол?!

– Не, у меня наваха. Толецекая. Федор Анатольевич подарил, – стушевался мальчик и помахал здоровенным складнем с кольцом на кривоватом лезвии.

– Ого! Между прочим, за ношение – до двух лет исправительных работ! Вы поосторожнее, любители экзотики, – Громыко повернулся к Илье: – Ну, а ты, друг ситный, чем удивишь? Пулемет достанешь?

– Что самое смешное, – Илья перевернулся на спину и лег поудобнее, – из всех нас только я один имею реальный опыт позиционных боестолкновений. И именно у меня, заметьте, граждане, – у ветерана локальных конфликтов, – не имеется оружия!