«Без Тьмы не появилось бы жизни», – вкрадчиво прошептал голос.

Орган взревел. Багровый огонь вспыхнул в ночи, и на низких тяжелых тучах заплясали зловещие отблески извергающегося вулкана. В исполинском кратере бушевало пламя. Потоки лавы неотвратимо надвигались на Антона. Казалось, он уже чувствует смертоносный жар, накатывающий на него.

Резко, разом музыка оборвалась, исчезла, пропала. И во вновь наступившей звенящей тишине все тот же голос произнес: «Без Тьмы не появился бы ты!»

Яростно взвыли гитары, запульсировали, зарокотали барабаны, призрачным туманом поплыли куда-то в бесконечность тоскливые переливы синтезаторов.

Антошка вздрогнул и открыл глаза.

Темный Мастер стоял в луче света, дирижируя невидимым оркестром. Его ставшие необычайно длинными и гибкими руки летали, точно черные крылья, то возникая на свету, то исчезая во мраке.

Глумы, рядами стоявшие и сидевшие вокруг, покачивались в такт удивительной музыке и движениям рук Темного Мастера. Тусклый луч света внезапно погас, и тут Антон понял, что в наступившей темноте он по-прежнему отлично видит и ставшую искристо-синей фигуру Мастера, и зеленовато-призрачные силуэты глумов, и тусклые очертания колонн станции.

«Это волшебство-о-о-о...» – слово возникло в Антошкиной голове и тут же улетело куда-то, уплыло, умчалось, оставив после себя только долгое «О-о-о-о-о-о...» – как эхо.

– В этом мире нет ничего, – опять зазвучал голос, и мальчик понял, что это голос Темного Мастера. – Все – обман, все – выдумка. И лишь Тьма – наша вечная мать – была, есть и будет. Омэн!

– Омэн-н-н... – выдохнули глумы. Сакральное слово обрело плоть, обернувшись сотнями бархатно-черных бабочек, запорхавших над головами потрясенных мессиан.

Антон завороженно следил за полетом легкокрылых созданий, постепенно отрешаясь от всего остального. В какой-то момент он выделил для себя одну, наиболее быструю, наиболее ширококрылую, причудливо кружащуюся под высоким потолком станции бабочку – и уже не сводил с нее глаз.

А потом случилось чудо. Продолжая следить за кусочком ожившей Тьмы, Антошка понял, что это он сам порхает во мраке, наслаждаясь полетом и ощущением небывалой свободы.

Нет, он не перестал быть тем Антоном Петровым, что еще несколько дней назад стрелял из рогатки в дурацкую ворону, просто там, внизу, у колонны, осталась его телесная оболочка, его манекен, ходячая и говорящая кукла.

Сам же он парил вместе с почти сотней других бабочек, постепенно приближаясь к проступающему сквозь подземную мглу черному шару с круглым отверстием.

Опередив многих, Антон-бабочка влетел внутрь и ахнул – шар оказался зеркальным! Тьма, отраженная в зеркале – что может быть прекраснее, проще и честнее!

Музыка начала стихать. Вот умолк последний синтезатор, стих барабан, на всхлипе замолчала гитара. Орган дольше других пел свою возвышенно-обреченную песнь, но в конце концов замолк и он.

Месса закончилась. Глумы, тихо переговариваясь, побрели ко входу в тоннель, по которому пришли. Но многие, и Антошка в их числе, задержались, окружив Темного Мастера.

Они ничего не спрашивали, ничего не хотели. Они просто стояли и смотрели на этого невысокого полного человека со смешным, бабьим лицом и молчали.

А их души упивались свободой внутри зеркального шара...

Из он-лайн дневника Мити Филиппова 16 марта

Зима померла. Аминь! Скоро все зацветет, наступит апрель, потом май – и каникулы. Уррра!:]

Цитата дня: «Там, где грязь, кишит жизнь. Где вода чиста – не бывает рыбы».

Это опять из Хун Цзычэна. Нравится мне он. Мудрец потому что.:]

А вот с А. творится что-то не то. Он теперь вообще неживой стал, ходит, как сонная муха.

Точно – наркотики. Дурак...:]

В пятницу Илья пригласил Яну в кино. На самом деле – в кино, а не на свидание под предлогом просмотра очередного блокбастера, крепко скроенного с помощью современных компьютерных технологий.

Дело в том, что, по странному совпадению, и Илья, и Яна любили Иоселиани. Чудноватый французско-грузинско-советский режиссер, по их общему и редкостно единодушному мнению, видел жизнь такой, какой она есть на самом деле. Яна даже подозревала, что Иоселиани знает о Великом Круге и подпускает в своих фильмах весьма острые шпильки во всемогущие задницы Пастырей.

Понятное дело, что в новомодных долбисерраундных кинотеатрах заведомо некоммерческое кино не крутили, но, на радость киноманам, в столице по-прежнему существовал «Иллюзион».

Этот кинотеатрик, изначально задуманный как «домашняя церковь» для жителей высотки на Котельнической набережной, давно уже стал прибежищем интеллектуалов и ценителей хорошего киноискусства.

В эту пятницу показывали «Охоту на бабочек» – удивительно тонкий и пронзительный фильм. Иоселиани в нем, по мнению Яны, превзошел самого себя. Илье больше нравились «Фавориты Луны», но и на «Охоту...» он шел с удовольствием. Ему полюбилось настроение, созданное в этом фильме. «Эта деревня здорово напоминает мне то место, где обрели счастье булгаковские Мастер и его Маргарита», – не раз говаривал Илья и грустно вздыхал, украдкой поглядывая на Яну...

Отпроситься с работы в пятницу – дело хитрое, но реальное. Впрочем, Илье и сочинять-то ничего не пришлось. Потрясая пухлой папкой, он сразу поставил свою начальницу-главбухшу в известность, что убывает на встречу с налоговиками, и получив барственный кивок увенчанной башней волос головы, немедленно и убыл – на станцию метро «Таганская-радиальная».

Яна из своей нотариальной конторы вообще уходила, когда хотела – в нее были безнадежно влюблены все сослуживцы-мужчины, от начальника до водителя, и даже одна женщина, считающая себя лесбиянкой.

Смотреть Иоселиани «натощак», то есть трезвым – это пытка. Напротив, после принятия любого алкоголя в водочном двухсотграммовом эквиваленте фильмы гениального французского грузина расцветали совершенно неожиданными красками, а картинка на экране словно бы раскрывалась с новой стороны, иногда даже пугая своей удивительной отточенностью.

Встретившись на выходе из метро, Илья с Яной взяли по паре баночек настоящего английского джин-тоника, продававшегося в поражавшем выбором спиртного магазинчике напротив храма Святого Николая Чудотворца, и не спеша двинулись в сторону кинотеатра.

Уютные кривоватые улочки и переулки, заполнявшие собой все пространство между Москва-рекой, Яузой и Таганской площадью, поражали своим малолюдством. Впрочем, это было вполне объяснимо – тут почти никто не жил, а старинные двух-трехэтажные особнячки занимали офисы, конторы и учреждения.

Единственным исключением был огромный, щедро украшенный лепниной и прочими архитектурными излишествами сталинский дом на Гончарной улице. Когда-то Илья бывал в нем едва ли не ежедневно – здесь обитал Вадим Завадский, верный друг Зава-Арамис, так неожиданно оказавшийся Наблюдающим Великого Круга.

Сказать по правде, Илья до сих пор не отошел от того злобного изумления, которое охватило его после признания Вадима. И где-то в глубине души Илья считал, что наказание, наложенное Пастырями на Завадского, справедливо, но не с точки зрения его вины перед Великим Кругом, а с точки зрения некой высшей, надмировой справедливости.

Зава поплатился за то, что предал самого себя, – так думал Илья, и это свое убеждение он готов был отстаивать перед кем угодно...

Впрочем, сегодня Илье не хотелось размышлять о каких-то серьезных и неприятных вещах – уж слишком весенним, слишком радостным и ярким выдался день.

В пронзительно-синем небе яростно полыхало желтое солнце. На подсохших крышах весело чирикали воробьи, и в тон им что-то дерзкое орали с веток старых тополей вороны.

Готическим храмом плыла в небесной синеве серебряная высотка, и обрамленная колосьями звезда на ее шпиле горела нестерпимым холодным огнем.

– «А тому ли я дала... обещание любить? Мама, ну не виноватая я, не виноватая я, что не могу я без любви любить богатого!» – писклявым голосом спел мобильник в кармане у Ильи. Он вынул телефон, глянул на определившийся номер – звонили с работы. «А нет меня, на фиг!», – радостно подумал Илья и отключил звук.