Время от времени Илька всплывал, хватал через высунувшуюся трубку воздух и снова погружался к ломику. Старательно бил им в дно, тщательно целясь и вздымая ил. И чем больше думал, чем сильней бил и энергичней двигался, тем быстрей расходовался воздух. И хотелось немедленно выскочить наружу. Но он сидел на дне, терпел и все глубже подрывался под бок амфоры. Он бил аккуратно — не дай бог задеть ее! Тогда он сразу откатится к последним мальчишкам и займет место где-то возле этого увальня Васьки… Никак нельзя промахнуться и разбить ее. Никак! По стене к Дельфиньему мысу можно пройти и после третьей попытки — и он пройдет! — а попробуй найди на дне вторую амфору!

Илька всплыл и опять пошел на погружение, но кто-то цепко схватил его за ногу.

— Хватит, Жоркина очередь! — раздался чей-то голос над водой.

Илька рванул ногу и стремительно пошел ко дну: они думали, он обессилел? Они всегда думают о нем не так. Не так, как надо! Они еще узнают, чего он стоит!

Илька стал колотить ломиком. Он бы сидел здесь целый час и колотил, пока не добыл амфору. Он бы… Но воздух уже кончался, а амфора прочно сидела в дне. И конечно, они больше не пустят его сюда.

Вдруг Илька смекнул, что надо делать, как надуть их и в этот раз. Он отплыл в сторону метров на пять, вынырнул, рывком втянул воздух и, слыша угрожающие вопли с плотика, пошел к своей амфоре. Илька очень торопился, вода вокруг него кипела, и в спешке он долго не мог найти амфору. А когда наконец отыскал, воздух уже кончался. И здесь он вздрогнул: чья-то рука скользнула по его спине. Илька отшатнулся и чуть не стукнул ломиком по амфоре. Обернулся — Катран. В маске и ластах, он делал ему гневные жесты: не дури, дескать, иди наверх! И стал вырывать из его рук ломик.

Делать было нечего, Илька позволил ему вывернуть из своих пальцев инструмент и лениво, с затаенным чувством маленькой победы — перехитрил-таки! — всплыл, сдвинул на лоб маску и полез на плотик.

— Подводный лихач! — сказал Миша. — Хочешь, чтобы права отобрали?

— Попробуйте, — процедил Илька.

Катран, как всегда, долго не появлялся, а потом его вдруг словно выбросило вверх, и сперва из воды вылетела его темная рука, а в ней… — нет, Миша не мог поверить глазам, — в ней была гнутая глиняная ручка…

— Что ты наделал! — закричал Миша, так закричал, что плотик встряхнулся на воде и закачался. — Что ты натворил!

«Вот он, твой хваленый Катран, полюбуйся!» — подумал Илька при виде этой ручки и быстро отвернул от Миши свое веснушчатое тонкогубое лицо, потому что откуда-то из глубины его вдруг протиснулась и вырвалась почти против его воли радость и ярко вспыхнула на лице.

Одику было странно, что из-за этих вот никудышных глиняных черепков было столько возни, волнений, крика. Ведь чуть не подрались! Ну хорошо — древние, ну хорошо — античные, но толку-то что? Другое дело, нашли бы, как об этом иногда сообщают газеты, кувшин с кладом — золотыми дукатами или, на худой конец, с серебряными талерами. Ну пусть даже с медными. Пусть ничего в ней не было б, но сама амфора была бы красиво расписана старинными художниками… А то ведь ничего этого, лишь красноватые глиняные черепки!

Обломки амфоры нес Миша, нес в хозяйственной кожаной сумке, с которой его мать, наверно, ходила по магазинам. Обломков было штук пять-шесть: отдельно длинная гнутая ручка и горлышко с оттиснутой каемкой, отдельно донце с куском стенки и еще два-три больших куска с белым и твердым — Одик лично потрогал пальцем — наростом соли, с илом и каким-то черным налетом внутри.

— Куда нам это? — сказал Илька, брезгливо оттопырив нижнюю губу, и сказал, по мнению Одика, совершенно справедливо. — Целую неделю сгубили! И это все ты, Катран…

— Сам бы попробовал! — озлился Катран. — Век бы нам не отодрать целую… Я видел в музее и помельче осколки… Правда, Миш? Потом, их как-нибудь скрепить можно. Ведь можно, Миш?

Миша не ответил.

Он быстро шел по пляжу, точно сам хотел немедленно узнать, все потеряно или еще не все, можно склеить эти черепки и восстановить амфору или нельзя. Ветер играл его легкими светлыми волосами, и он движением головы то и дело откидывал их с глаз.

Одик не отставал от него.

Но Миша шел такими шажищами, что приходилось бежать за ним рысью. Уж очень длинные были у него ноги.

Минут через пять Миша остановился.

— Если встретим Федора Михайловича — ни слова, — предупредил он. — Починим — тогда и покажем.

— Правильно! — радостно одобрил его Одик.

Другие промолчали, только в знак согласия качнули головой, и Одик покраснел.

Миша холодно скользнул по нему глазами и двинулся дальше.

На Одика никто не обращал внимания. Даже Катран. Он был не в духе: ведь это он оторвал у амфоры ручку и словно показал пример другим ныряльщикам, которые и доломали ее.

Когда они подходили к тому месту где к морю спускалась Тенистая улица, Одик стал глядеть во все глаза: он совсем не хотел, чтоб мама увидела его в обществе этих ребят. Вчера ему был сильный нагоняй за то, что они без спросу ушли и так долго пропадали невесть где и не ели; особенно за Олю попало — ей ведь нужен строгий режим. Сегодня утром пришлось убегать от нее: и маму надул, и сестру. Правда, успел пожевать кое-чего.

Мамы с сестрой на пляже не было, а отца он заметил. В большой соломенной шляпе, в сетке на рыхлом незагорелом теле, он сидел под огромным зонтом за колченогим, кем-то принесенным на пляж столиком и играл: держал в руке веер карт и посматривал на расчерченный лист бумаги на столе. Он глядел на партнеров, сосредоточенно шевелил губами, и лицо его было так озабоченно, точно сейчас решалась его судьба: жить ему или не жить.

Одик хотел было окликнуть отца — от него не влетит. Но сдержался. Еще собьет его с каких-то мыслей… А потом, и ребята могут засмеять — ведь отец куда полней его. Да и вообще…

Миша шел впереди. Замыкал шествие Катран, и камера на этот раз плохо слушалась его: неохотно, точно потеряла вдруг округлость, катилась около ног, сумок и разостланных полотенец. А подчас и наезжала на загорающих, и на Катрана кричали.

Компания едва поспевала за Мишей.

— На сверхзвуковой шпарит! — сказал Илька посмеиваясь. — Точно бриллианты в ювелирный тащит!

— Не говори! — согласился Вася. — Вот Федор Михайлович обрадуется! Вот, скажет, подводные археологи…

— Жди! — перебил его Костя. — Влетит нам от него — вот что. Изуродовали. Доконали. Принесли бы целенькую…

— Вообще-то да, — вздохнул Вася.

— А как будем скреплять? — спросил Костя. — Все куски достали? Совпадут ли?

— Как миленькие! — усмехнулся Илька. — Как же они могут не совпасть у такого человека, как Миша? Пусть посмеют!

«Он опять за свое, — подумал Одик. — До сих пор не может простить Мише и ребятам, что они забираются на мыс, а он — нет!»

Один человек не принимал участия в разговоре — Толян. Он всю дорогу молчал.

Скоро они свернули от моря в узкий проулок. Навстречу им шла высокая худощавая женщина с седым пучком. Ее авоську оттягивали пакеты с пастеризованным молоком и хлеб. Ребята поздоровались с ней, уступая дорогу. Она ответила, улыбнулась, и возле губ ее и на щеках прорезались морщинки.

— Кто это? — спросил у Васи Одик, когда она прошла.

— Анна Петровна, — шепнул Вася. — Химичка. Она всегда за ребят… Справедливая… До ужаса!

— Между прочим, когда-то была женой Краба, — бросил Костя. — Их Севка учится в ЛГУ, а летом живет здесь. То у нее, то у него. Видно, не решил еще… — Костя замолк.

Перед глазами Одика встало лицо Лили — смуглое, узкое, с тонким носом и блестящими карими глазами. И еще почему-то встали перед ним серьезные, точные глаза Виталика.

Ребята вышли к главной улице — автостраде, скоро очутились у большого двухэтажного дома и нырнули в подъезд. Вслед за Катраном с его камерой нырнул и Одик.

— А ты куда? — спросил его Илька у лестницы. — У тебя есть пригласительный билет?