Он почти кричал, и Миша тащил его за руку подальше от музея, точно не хотел, чтобы музейные служители слышали их.

— Ведь нет же у них такой, — с огорчением сказал Миша, оттащив Катрана на изрядное расстояние от музея. — У них есть одна короткая и две толстых, как бочонок, а такой, как наша, нет.

— Давай разобьем ее, раз она никому не нужна! — крикнул вдруг Катран и, задыхаясь, рванул из Мишиных рук сумку.

— Не дури, — устало сказал Миша. — От тебя дым пошел, как от Везувия.

Илька хохотнул, и в узких губах его встрепенулась и застыла какая-то шалая, радостная, неуместная сейчас улыбка.

— Черт с ними! — сказал Костя. — Может, Федор Михайлович вернулся?

— Вряд ли, — заметил Толян.

На всякий случай они еще раз подошли к ограде домика, где жил учитель: его не было. Ребята медленно поплелись назад. Одик, вспомнив рассказ Васи возле мыса, хотел спросить у кого-нибудь, не этот ли дядька из музея спрятал в шкафу бушлат, бескозырку, на ленте которой надпись — «Мужественный», и матросские ботинки, вместо того чтоб выставить их на обозрение всем, но тут же раздумал: может, Вася раскрыл их секрет и ему за это сильно влетит…

Между тем ребята проходили у заброшенного участка со сломанной изгородью, за которой среди лопухов и пыльной лебеды стояло несколько странных голоствольных деревьев; Костя остановился.

— А если спрятать под Иудины деревья? — сказал он. — И близко от Федора Михайловича, и безопасно.

— Я бы не рискнул, — ответил Миша, — мало ли что.

— Неужели? — с издевкой спросил Илька, вплотную — нос к носу — приблизился к Мише и стал нахально рассматривать его лицо.

Миша, казалось, слегка опешил.

— А что?

— А то, что не верится, что это говоришь ты, — сказал Илька. — Ты, такой рисковый и храбрый! Уши просто вянут!

Миша отступил от него.

— Плохо поливаешь, если вянут.

Но, видно поняв, что острота получилась натянутой и никто не отреагировал на нее, безучастно сказал:

— Как хотите, но я не стал бы прятать ее.

— Скажи — кому еще нужна твоя амфора? — продолжал наступать на него Илька. — Кому? Уж будь уверен, если бы она представляла какую-то ценность, музей взял бы ее…

— И я за то, чтобы спрятать, — сказал Катран. — Чего таскать ее туда-сюда.

— Ну и прячьте.

Миша опустил на землю сумку, отошел от нее на шаг и, свесив голову с рассыпавшимися по лбу светлыми волосами, неподвижно и грустно смотрел, как Катран грязными руками достает из сумки амфору. Мишу просто нельзя было узнать.

Катран положил амфору между больших камней, прикрыл сверху ноздреватыми плитами ракушечника, устроив что-то вроде грота, и стал закидывать крупными мясистыми листьями лопуха. Кривые, пронзительно черные тени деревьев падали на землю, на привядшую от зноя траву заброшенного участка, ломаясь на камнях, на согнутой спине Катрана. Одик поднял на деревья глаза: гнутые, почти безлистые, они ярко пылали густыми гроздьями мелких розовых цветков, и в их красоте было что-то неведомое и зловещее.

Оля дернула его за руку:

— Ты что зазевался? Все пошли.

Они бросились догонять ребят.

— А почему Иудино дерево? — осторожно спросил Одик у Миши, когда они перешли автостраду. — Это вы так прозвали?

Миша внимательно посмотрел на него.

— Не мы, — сказал он, и в его голосе уже не было того холодка и даже заносчивости, которые были на пляже, когда Одик спросил о рубцах на спине учителя: то ли Миша немного привык к нему, то ли от неудачи подобрел. — Научное его название — багряник, но больше оно известно как Иудино дерево, и о нем есть разные легенды: по одной — его листья всегда дрожат на ветру от испуга и коварства, как тот Иуда, который предал Христа за тридцать сребреников…

— А-а-а, — сказал Одик, — странное название! — Кто такой Иуда, он спросить побоялся.

— Странное?! — вмешался Илька. — Странное, говоришь? А мы тебе не странные? И чего ты все таскаешься за нами? Для того, чтобы похудеть?

Катран, хранивший молчание, сделал Ильке резкий жест рукой: заткнись, мол, — и, пропустив остальных, чуть приотстал и пошел рядом с Одиком и его сестрой.

— Можно тебя на минутку… — Он потянул Одика за руку, видно, не хотел чего-то говорить при Оле, и Одик отошел от нее. — Не обращай на него внимания: пока не испортит людям настроение, не успокоится, — громко сказал Катран, потом наклонился к Одику и негромко шепнул, едва не касаясь губами уха: — Скажи, ваши хозяева рано ложатся спать?

Одика поразил не столько вопрос, сколько то, что Катран впервые не назвал Георгия Никаноровича Крабом.

— Да не очень, — охотно начал Одик и пустился в подробности быта Георгия Никаноровича. Закончил он так: — И встает чуть не с солнцем, бежит на море для заплыва, потом делает с Виталиком гимнастику в саду и обходит каждый цветок и дерево…

— И каждого индюка? — вставил Катран.

— Наверно! — засмеялся Одик. — Они с Виталиком очень гордятся своими индюками и еще хотят завести знаешь кого?

— Кого?

— Павлинов.

Сказал и чуть пожалел. Вот и он уже целиком поддался их влиянию и поругивает Карпова.

— Ребята! — заорал Катран. — Вы послушайте!.. — И тут же осекся, и это было так внезапно, что у Одика что-то неловко повернулось в душе. Что это с Катраном? Решил умолчать?

Одик хотел уже вернуться к Оле, но Катран взял его под руку и не отпустил. Несколько минут шел молча. Видно, что-то решал.

— Ты не мог бы… — сказал он вдруг. — Ты не мог бы перерезать…

— Что-что? — Одик придвинулся к нему, заранее холодея от чего-то неведомого и страшноватого, что хотел предложить ему Катран.

— Ну, это самое… Тебе ведь это пара пустяков… Живешь там, в самом, можно сказать, логове… И никто не догадается…

— Катран! — крикнул Миша своим прежним отрывистым голосом и подошел к ним. — Ты о чем с ним шепчешься? Все о том?

Катран на какой-то миг смутился:

— Да ничего мы не шепчемся.

— Оставь его в покое. Если я узнаю, что ты подговариваешь его, даю перед всеми ребятами слово: тебе несдобровать.

«О чем это они? — напряженно думал Одик, расставаясь с мальчишками. — Что они такое задумали? Зачем это я понадобился Катрану?»

Одик с Олей ушли в одну сторону, ребята — в другую.

Илька шагал с Катраном.

— Ты чего у него допытывался? — спросил Илька.

— Ничего. Так просто… Дело одно тут задумал, да сорвалось. Во все суется Мишка… Ну что ему надо?

— А ты первый раз это замечаешь? — шепотом, чтобы никто больше не слышал, спросил Илька. — Первый раз, да? Не понимаю, как ты терпишь это.

Катран мрачно молчал.

— Я всегда считал, что у тебя есть характер, — продолжал Илька. — Ты, такой умный и храбрый, перед ним как ягненок!

— Уйди! — рявкнул Катран так, что даже Толян обернулся.

Несколько минут Илька молчал, потом сказал:

— Напрасно ты, Жора, сердишься… Разве я обидел тебя? Я просто хотел сказать, что другие тебе и в подметки не годятся, а ты должен подчиняться им… Но все это ерунда… Слушай, ты не хочешь слетать на вертолете в Кипарисы? Там, говорят, «Великолепную» еще крутят…

— Кто ж не хочет! — на миг загорелся Катран, но тут же опомнился. — А на какие шиши?

— Не беспокойся. Это для меня не проблема.

— Не знаю, — вяло сказал Катран, и Илька понял, что Жорка, всегда энергичный и напористый, сейчас почти ручной.

— Я к тебе через час зайду, — сказал Илька.

Возле ресторана «Якорь» он оторвался от компании и скользнул в широкую дверь под огромной, выгнутой из стеклянных трубок эмблемой якоря — по вечерам она ослепительно и призывно пылала голубым неоновым светом, а сейчас едва была заметна. Народу в это время в залах было маловато, зато во внутреннем уютном дворике, под прямыми темно-зелеными кипарисами, мест свободных не было. Илька сразу увидел отца, но не побежал к нему: отец принимал заказ. Он стоял в знакомой почтительной позе у столика и вписывал в блокнотик все, что просил у него пожилой человек с суровым лицом, в костюме стального цвета. Иногда тот советовался с молодой красивой женщиной, сидевшей рядом, и отец с застывшей улыбкой терпеливо ждал в прежней, слегка согнутой, покорной позе, хотя изрядно выпившие парни в ковбойках, сидевшие за другим столиком, подзывали его громкими криками: «Официант, подсчитайте нам!»