Тринадцатилетнюю дочь моего приятеля недавно водили в Гринвичский музей. Когда ее спросили, что ей больше всего понравилось, она, не колеблясь, назвала рубашку Нельсона. Что же в ней такого хорошего, удивились взрослые, и девочка сказала: "Потрясно! Только подумать, собственная рубашка, настоящая кровь человека, который так прославился!"

Восторг ребенка, очевидно, сродни очарованию, которое имеет для иных людей чернильница Наполеона, клок волос египетской мумии, мощи святого, проносимые по улицам во время ежегодного крестного хода, обрывок веревки, на которой повесили знаменитого душегуба, и счет из прачечной, оставшийся от Толстого. Примитивный ум воспринимает принадлежавшую некоему человеку вещь не просто как памятку: вещь таинственным образом впитывает ауру хозяина и столь же таинственно ее испускает.

"Я уверен, что большинство из нас испытывает особое наслаждение, вонзая зубы в персик, выращенный в поместье графа, который состоит в родстве с королевским семейством", - написал не так давно в "Дейли экспресс" один лондонский фельетонист.

В нашем подсознании живет первобытная магия: медальон с прядью волос, бабушкино свадебное платье, пожелтевший веер - напоминание о первом бале, полковой вымпел - все это фетиши, которым мы полуосознанно поклоняемся. Девочки-подростки, разрывающие на сувениры наряд поп-звезды, суть не что иное; как вульгарная современная разновидность ревностной паствы, поклонявшейся осколку кости святого. Восторг, который нам внушают подлинные рукописи, мебель с клеймом мастера, перо Диккенса и телескоп Кеплера, более благородное проявление той же подсознательной склонности. "Потрясно", как выразилась девочка, любоваться обломком статуи Праксителя - пусть она больше не похожа на человеческую фигуру, пусть у нее нос как у прокаженного, и отбиты ушные раковины. Все это не важно: прикосновения мастера наделили ее неиссякаемой магической силой, которая, излучаясь, передается нам и вызывает тот же трепет, что и кровь Нельсона на его "собственной рубашке".

Когда вдруг выясняется, что растрескавшийся и почерневший кусок холста и впрямь написан X, меняется наше отношение к картине и возрастает ее цена, но связано это не с ее красотой, не с нашим чувством прекрасного и ни с чем подобным, а только с магией гипноза (вспомним Бренду и ее Пикассо). Невероятное значение, которое мы придаем подлинному, настоящему в тех пограничных случаях, когда лишь знатоку заметна разница между оригиналом и подделкой, - всего лишь первобытный фетишизм. Сами же Пограничные случаи, как скажет вам всякий честный торговец предметами искусства, столь многочисленны, что они скорей и составляют правило. Более того, старые мастера часто препоручали ученикам прописывать детали большого полотна. Обычного посетителя музея влечет не вид картин, а магия имен, магия древности. Мы так часто подменяем эстетическое переживание бессознательным фетишизмом и патинированным снобизмом, что именно они определяют наше отношение к искусству прошлого, а это столь же далеко от искреннего восхищения, как похвалы наряду голого короля - от комплиментов ультрасовременному искусству. Все это слишком очевидно, и обсуждать тут нечего, поэтому я оставляю культурный снобизм и перехожу к снобизму социальному.

6

У принца Чарльза до сих пор целы все молочные зубы. Слух о том, что он одного лишился, собрал вчера вечером толпу жаждущих убедиться в этом. Началась давка.

"Дейли скетч", октябрь 1Q54 г

"Pendstoi, brave Crillon: nous. avons combattu a Arques et tu n'y etais pas". Я позабыл, что ответил Крийон Генриху IV, но уверен: он до конца жизни проклинал себя за то, что упустил случай войти в историю. То, что я назову "комплексом Крийона", можно приблизительно определить как стремление участвовать в историческом событии или хотя бы при нем присутствовать. На первый взгляд может показаться, что эта слабость свойственна немногим: одним лишь честолюбцам и завистникам; но, по-моему, это недуг более серьезный, чем думают, и поражает он, в той или иной степени, великое множество людей. Мария Б. являет собой крайний случай этого заболевания, у нее "комплекс Крийона" вылился в желание "переспать с историей". Более умеренная его разновидность - это широко распространенное желание свести знакомство со знаменитостями и "историческими" личностями. Похоже, что тому причиной непомерное тщеславие, возможность прихвастнуть: "Я познакомился с самим X!" Одновременно в человеке может говорить и неподдельное любопытство - желание узнать, каков Х "в жизни". Однако миллионы людей, стекавшихся к Белому дому, чтобы пожать руку президенту (потом этот обычай упразднили), были одержимы не столько тщеславием и любопытством, сколько желанием "пожать руку Истории". Толпой людей, которые готовы на все, лишь бы хоть краем глаза поглядеть на коронацию, на заезжего государственного мужа или на извержение вулкана, руководит, хотя бы отчасти, желание "присутствовать при рождении истории", участвовать, пускай пассивно, косвенно, в важнейших событиях своего времени.

Комплекс Крийона порождает весьма трогательную разновидность социального сноба - "соглядатая истории", одержимого желанием состоять при важных лицах, дружить с теми, кто, в той или иной сфере, влияет на свое время. Самым выдающимся снобом от истории был, по-видимому, Босуэлл прообраз всех охотников за знаменитостями и собирателей автографов, всех тех, кто готов целую ночь простоять на улице, только бы мельком поглядеть на выдающуюся личность или не пропустить важное происшествие.

Жизнь общества целиком проникнута комплексом Крийона. Так, именно он влияет на наш выбор окружения. Мы тяготеем к тем, кто отличился на каком-то поприще; к тем, кто приобрел "вес" в своем профессиональном кругу и чьи достижения, пусть даже совершенно нам неинтересные, возможно, определят лицо нашего времени. Не важно, будет ли то политика, китаеведение или коллекционирование табакерок; не важно, каковы человеческие качества этих персон. Ценность человека на рынке социальных отношений определяется не тем, что он есть, а тем, что он собою, в буквальном смысле, представляет. Мало быть самим собой - необходимо быть "кем-то".