Я понял, что нам больше не о чем говорить.

Из дома я позвонил Петеру и Ирис, которые охотно приняли приглашение Ронни, а затем Биллу, хотя мне очень не хотелось этого делать. Но против обыкновения, мой сын оказался необыкновенно сговорчивым. Он, очевидно, думал о поездке в Рим с Сильвией Ример и понимал, что ссориться со мной сейчас не стоит.

– Все в порядке, папа, конечно, приду.

Я прибыл к Ронни в половине восьмого. Лейгтоны были в вечерних туалетах, которые носили много лет назад: Базиль Лейгтон – в старомодной визитке, сильно напудренные миссис Лейгтон и леди Филлис Брент – в декольтированных платьях.

Больше всех преобразилась жена Ронни. От ее апатии не осталось и следа. Она была очень оживлена, глаза горели, а лицо словно осветилось изнутри.

На ней было немодное бальное платье из красного шифона, видимо, перешитое из материнского, но она держалась в нем, как княжна. Выбор Ронни становился теперь более понятным.

Вскоре пришли Петер и Ирис, а за ними Билл. Мой сын знал, что Ронни хотелось видеть всех в вечерних туалетах, тем не менее он решил подчеркнуть свою принадлежность к богеме и демонстративно надел костюм спортивного покроя. Зато его манеры были безукоризненными. Он сказал Ронни все, что полагается в таких случаях. К жене Ронни и ее родне он отнесся с утонченной изысканностью и с безразличным видом сел около Ирис, которую очень любил.

Ужин прошел великолепно благодаря Ронни и Ирис. Сразу же после ужина планировалось чтение пьесы. Базиль Лейгтон поднялся наверх за рукописью, а Ронни сказал жене:

– Моя дорогая, твой отец наложил вето на присутствие младшего поколения во время чтения пьесы. Может быть, ты пригласишь моего крестника в библиотеку и немного поболтаешь с ним? Познакомься с Биллом Дулитчем и узнаешь, каким должен быть молодой американец.

Жанна покраснела. К моему удивлению, Билл тоже. Оба вышли из комнаты. Вскоре появился Базиль с рукописью. Началось чтение пьесы. Совершенно неожиданно рядом с Базилем уселась не его жена, а Филлис Брент. Ее положение в семье казалось странным: глядя со стороны, можно было подумать, что именно Брент является музой гения. Миссис Лейгтон стушевалась и села в углу.

Пьеса называлась «Безграничная ночь смерти». Цитаты из Шекспира, употребляемые как заглавия, всегда раздражали меня своей претенциозностью. Я приготовился к тому, что пьеса мне понравится. Но через некоторое время, слушая высокий менторский голос Лейгтона, я начал сомневаться, потом мои сомнения перешли в недоумение. Речь шла о группе людей при английском дворе. Они без конца говорили о каких-то переживаниях, а во втором акте начали приходить к убеждению, что все они умерли.

Может быть, творение это имело литературные достоинства, но для коммерческих задач издательства оно было безнадежным. Чтение длилось бесконечно долго и закончилось только после часа ночи.

Ронни был очень тактичен. Он не задал нам ни одного вопроса, но сам дискутировал с Базилем о разных моментах в пьесе. В дискуссии приняла участие леди Брент, выражая в своих высказываниях такой восторг и преклонение, что создавалось впечатление полного триумфа.

Петер и Ирис выдавили из себя какую-то бледную похвалу, но Ронни не дал им договорить, чем избежал неловкости.

– Нет-нет, я не хочу, чтобы вы сразу высказывали свое мнение, не продумав его хорошо. Это ведь не обычное произведение. Мне хочется, чтобы вы подумали над ним. Это пока все. Встретимся еще раз через пару дней.

Он тактично перевел разговор на другую тему.

Мы собрались уходить. Я направился в библиотеку за Биллом. Дверь была закрыта, но поскольку я чувствовал себя в доме Ронни своим человеком, мне и в голову не пришло стучать. Я нажал ручку двери и вошел. Билл и Жанна сидели на диване в другом конце комнаты и смотрели в глаза друг другу. В их сосредоточенности и напряженном положении молодых тел было что-то такое, от чего вся эта большая темная комната казалась насыщенной дразнящей интимностью. Я громко сказал:

– Билл, нам пора.

К моему удивлению, они не пошевелились. Они меня не слышали.

– Билл! – повторил я.

Тогда они медленно повернулись ко мне. Сомневаюсь, что в первую минуту они осознали действительность, так торжественны были их лица. Глаза у обоих блестели. Губы были полуоткрыты. Так, должно быть, выглядели Ромео и Джульетта после первого бала у Капулетти. Меня охватило чувство беспомощности. Мне еще не приходилось встречать такой открытой обнаженной любви. Я подумал: это самое худшее, что могло случиться. Все это длилось не более двух секунд. Пока я собирался с мыслями, вошел Ронни. Он положил мне на плечо руку.

– Ну, старина, пора укладывать наших деток в кроватки… Я подумал: Боже мой, все потеряно! Но Билл и Жанна уже опомнились. Билл вполне овладел собой. Он встал и подошел к нам.

– Спокойной ночи, Ронни. Прием был превосходен! Очень хорошо, что ты вернулся!

Ронни дружески улыбнулся. Я был уверен, что он ничего не заметил. В холле нас ожидали Петер и Ирис. Уже в машине Ирис спросила:

– Жак, что это за пьеса? – Она повернулась к мужу. – Петер, ты хоть что-нибудь понял?

– Я считаю это бездарным бахвальством. Конечно, если у вас с Ронни есть желание, можете это издать как величайшее произведение искусства. Но неужели не понятно, что на Бродвее ни у одного директора театра для этой пьесы не найдется места даже в корзине для бумаг?

– Ронни чересчур увлекся, – проворчал я.

– Может быть, потому, что он женился на его дочери? – попробовала объяснить Ирис. – Жак, дорогой, тебе лучше самому сказать ему об этом. У нас с Петером не хватит смелости. Но Боже мой! Неужели никто не может написать хорошую пьесу с интересной ролью для красивой стареющей артистки? Что за странные люди? А эта Филлис, что она-то собой представляет? Жена производит впечатление очаровательной девочки. Но почему она так молода, Жак? Я не думала, что Ронни способен на такое…

– Да, человеку в душу не влезешь…

– Правильно! Жак, дорогой, ты не хочешь с нами выпить?

– Спасибо. Я очень устал.

– Да разве можно не устать после такой пьесы! Ну, до свидания, дорогой. Скоро увидимся. Спокойной ночи, Билл.

Почему ты не заходишь к нам, маленькое чудовище?

Петер и Ирис уехали. Мы с Биллом остались на тротуаре. Он стоял, засунув руки в карманы. Его волосы блестели от света фонаря. Никогда я не чувствовал себя так неловко в присутствии сына. Я сказал:

– Билл, я подумаю о твоей просьбе и через пару дней позвоню.

– Что?

– Ты же собирался в Рим. Думаю, что разрешу тебе поехать… Я тебе позвоню.

– Рим? Ах, да. Ну, хорошо. Спокойной ночи, папа.

Он не оглянулся. Просто пошел вперед, как лунатик.

Лежа в постели, я долго не мог уснуть и все думал над тем, что увидел в библиотеке. Эти мысли, как всегда, вернули меня к трагедии, происшедшей в моей семье. Некоторое время я чувствовал себя свободным от воспоминаний о Фелиции, но в эту ночь кошмар вновь овладел мной. Снова зазвучали показания свидетелей: «Она была совершенно спокойна, бросила сигарету, встала, разгладила руками юбку и прыгнула». И передо мной опять встал вопрос: почему? Наша семнадцатилетняя жизнь развернулась передо мной, как карта. Где ключ от загадки? Смогу ли я найти его? Мне казалось, что наша любовь была такой возвышенной, чистой. Я влюбился в Фелицию с первого взгляда. Я тогда работал с Ронни всего несколько месяцев, и он пригласил меня к себе домой. Фелиция была в гостях у Анни. Они были членами одного литературного клуба, и Фелиция зашла к ней, чтобы о чем-то договориться. Она мне очень понравилась. Фелиция была на три года старше меня, жила одна в Нью-Йорке. Родители ее умерли, оставив немного денег. Мне было всего двадцать два года. Я считал, что мужчина должен содержать женщину, поэтому эти деньги смущали меня. Но мы были влюблены, и деньги отошли на задний план. Мы обвенчались, а год спустя родился Билл. Мы не были особенно общительны и довольствовались обществом друг друга. Даже с Ронни и Анни мы встречались только тогда, когда в этом была необходимость. Петер и Ирис называли нас неразлучными. Фелиция никогда ни с кем не была откровенной. Знакомые считали ее замкнутой и холодной. Но для меня ее простота и сила были той твердыней, на которую опиралась наша жизнь.