Кстати, легенды у них со стариком похожи. Тот тоже в Москву топает – аж из Царицына, теперешнего Волгограда. Застрял там у родственников покойной жены, а у них самих семеро по лавкам. Лишний рот в тягость. Вот и пошёл профессор истории своими глазами историю поглядеть.

Конечно, не легенда это, в отличие от Игоревой, а правда. Старику Леднёву скрывать нечего. Хотя… Убеждений его, по-ледневски идеалов, Игорь не ведает. Так и ответил:

– Я и про ваши ничего не знаю.

Засмеялся меленько, будто Игорь что забавное сказал.

– Мои идеалы давным-давно плесенью покрылись. Когда в Москву придём – если дойдём, – я тебе их презентую в отпечатанном виде. В типографии Московского университета. Называются «Смутное время».

– Учебник?

– Ошибник, прости за каламбурство. Писал о смутных днях в государстве российском, а как дожил до них, смотрю, не о том писал. Вот она, смута… – Он обвёл короткими ручками вокруг себя.

Но вокруг был лес и смутой не пахло. Игорь знал: когда Леднёв впадал в патетику, лучше разговор прекращать. Слишком много слов…

Дошли до Лежнёвки быстро, солнце только-только за полдень перевалило. Деревня лежала, соответствуя имени, на двух длинных и плоских склонах, вроде бы сбегала со взгорья, а внизу река текла, узенькая и голубая. И ещё церковка на самом верху торчала, как сахарная голова, слишком богатая для такой деревушки церковь – каменная, шатровая, белая, с выложенными красным кирпичом кокошниками, с красными же поребриками, с синими куполами.

Деревня была – из собственной памяти. Точно такую – или похожую? – Игорь видел на картине в Третьяковке. На чьей картине, не помнил, но деревня, выписанная ясно и чисто, с проработанными деталями, запала в память и вот теперь будто возникла перед Игорем – хоть в раму вставляй.

Старик Леднёв остановился, привычно перекрестился на ещё далёкую церковь, сказал тоненько:

– Однако… – Покосился на Игоря: как он? А Игорю тоже всё красивым показалось. Только креститься – увольте, это уж никакая легенда не заставит.

– Тихо чего-то, – проговорил.

– В полях все, – объяснил Леднёв.

Возможно, и так. Игорь плохо разбирался в сельском хозяйстве, тем более – в эти давние годы, когда, как помнится, лошадёнка заменяла и трактор и комбайн.

– Ну, с богом и со словом божьим. – Старик Леднёв набрал воздуха, как будто собирался нырнуть, и покатился по дороге, треща и даже, казалось, гремя плащом. Обернулся: – Авось приютят калик перехожих… Хотя мужиков-то нет. Повыбили мужиков-то, позабривали в защитников. А баба – она разве что может?..

Сильно не нравилась старику Леднёву деревня. В такой деревне, дело ясное, особо не погостюешь, того и гляди – бани не истопят.

– Почему нет мужиков? – стараясь быть равнодушным, спросил Игорь. – Вон один стоит…

В конце улицы, вальяжно облокотившись на забор, улыбаясь в сто зубов, чистый и бритый, стоял Пеликан.

– С прибытием вас, гости дорогие!

И тут, как по сигналу режиссёра, откуда-то вынеслись на улицу собаки разных мастей, завизжали, залаяли, помчались по колеям, а какие-то и задержались, начали пришельцев обгавкивать. И то из-под одного забора, то из-за другого стала появляться детвора, в основном мальчишки, босиком, в латаных и просто дырявых портках, а маленькие, сопливые – совсем без порток, кто о рубашонке, кто без оной. Стояли, смотрели на Леднёва с Игорем. И то ли порыв ветра тому виной, то ли – Игорь уже склонялся к этому – так было задумано, но бухнул языком колокол на колокольне, разок бухнул и замолчал.

А Пеликан стоял и улыбался.

Чистая мистика!..

Старик Леднёв на всю эту фантасмагорию поглядел, глаза к небу поднял, истово перекрестился.

– Что это вы, Григорий Львович, устроили?

– А что я устроил, Павел Николаевич, профессор наш разлюбезный?

– То никого-никого, а то…

И Игорь на Пеликана просительно смотрел, требовал ответа на тот же вопрос.

– Случайность, – хитро усмехнулся Пеликан, подмигивая Игорю. – Пустое совпадение, ехали бояре. А неужто вы, драгоценный Павел Николаевич, в сверхъестественное верите? Не верьте, бога нет, вон и Игорь вам подтвердит. Да вы и сами так считаете, ведь считаете, не спорьте, милейший вы человек… – Тут он подхватил малость ошарашенного Леднёва под ручку, под железно-брезентовую десницу, и повёл к избе, опять-таки оборачиваясь и подмигивая Игорю.

Изба была как изба, не лучше и не хуже других, в которых им уже приходилось ночевать, а порой – это уж какие хозяева попадутся – и делить стол. Игорь посмотрел по сторонам, прикидывая, откуда могут появиться в нужный момент очередные персонажи придуманного Пеликаном спектакля. Однако, неоткуда. Ни одной двери, кроме той, что вела в сени.

Пеликан поймал взгляд Игоря, усмехнулся.

– Не жди, никого нету. Хозяин с утра в лес ушёл.

– А остальные?

– В поле, – повторил Пеликан слова старика Леднёва. – Народу мало. Бабы да старики.

– А мужики где? – сварливо спросил Леднёв, ещё, кажется, не пришедший в себя после уличного представления.

– Кто в красные подался, кто в белые, кто в зелёные. Деваться некуда, ехали бояре…

– А хозяин?

– Старик. Восьмой десяток потёк. Только грибом и сыт.

Леднёв сел на лавку, подобрал полы плаща. На лице его читалось неодобрение.

– Бедно живут…

– А то! – подтвердил Пеликан. – Придётся вам нынче попоститься, Павел Николаевич. Деревенька беднейшая, не чета Ивановке.

Леднёв, не вставая, потрогал ладонью печь: холодная. Вздохнул.

– Я что? Я ничего. У нас тем более сало есть.

– Тогда поешьте его сейчас, Павел Николаевич, а то вот-вот хозяин вернётся, так они здесь сала да-авно не видывали…

– Это как? – не понял Леднёв. – У нас на всех хватит. Анна из Ивановки, вы её помните, Григорий Львович, солидный кус отломтила.

И тут Игорь не без злорадства узрел, как Пеликан краснеет. Узрел и понял, что стыдно Пеликану-великану, хитрому и умнющему мужику, за свою промашку. Считал: профессор, мол, только о себе и заботится, до остальных ему дела нет. Дела-то ему до остальных, может, и нет, не вспомнит он о нынешнем хозяине никогда, имени в памяти не удержит, но жрать тайком, не поделиться с голодным… Нет, дорогой Пеликан, плохо вы о профессоре думаете! Игорь – уж на что юмористически к нему относится! – такой ошибки не сделает, знает точно, что Леднёв – добрый и отзывчивый человек, да и воспитан папой-землемером в лучших традициях.